Анна Никода - Домовой

— Ты же хищник, черт возьми! — напомнила я. — Как и я!

Но жалобливое настроение уже прошло. Сидеть на столе тоже стало холодно — пришлось возвращаться.

Пару недель стояла тишина — в переносном смысле. На самом-то деле деревня кипела и бурлила, обсуждая выловленный на крещение труп, причины его гибели (хотя тут никто особо не сомневался — Генка пил в три горла и многие ему именно такую смерть пророчили) и мое невольное в этой истории участие. Похоже, деревня разделилась на два лагеря — одних, как и участкового, столь подозрительное совпадение насторожило и они окончательно убедились в моей ведьминской сущности, другие апеллировали, что прыгнуть-то я собиралась и предлагали повторить на бис. Спустя неделю я нашла на своем пороге пластиковую бутылку, с коряво приклеенным тетрадным листом, на котором крупными буквами было написано: «Святая вода», а еще через день едва не убилась, поскользнувшись на крыльце — кто-то залил его водой (подозреваю, тоже освященной). Полагаю, изрыгаемые мной словесные конструкции вполне могли сойти за проклятие, посланное на головы незадачливых экспериментаторов.

Помимо сплетен к началу февраля по деревне начало ходить и кое-что более существенное — простуды. Поэтому конец января, да и первые февральские дни я по большей части проводила за кухонным столом: несмотря на то, что деревенские так и не определились, кем меня считать, они охотно пользовались помощью, принимая мази, отвары, сборы и ругань (я тебе говорила — не лезть на крышу?! Куда тебя, с твоей спиной, понесло?!) с равным смирением.

Крутилась под ногами и Машка. Правда, не столько помогала, сколько нервировала меня своими завываниями — великая любовь в лице писателя давно уже не объявлялась и даже, встреченный на улице и застигнутый, так сказать, на месте преступления (полагаю, в тот момент он колол дрова во дворе у Насти — продраться сквозь Машкины всхлипывания до сути вопроса было сложно) он трусливо сбежал в избу.

Гришка же наоборот, изображая примерного семьянина, лишний раз на хуторе старался не появляться, хотя в баню звал исправно.

Исключительно запоминающейся оказалась встреча с новым священником — на похороны Генки я отправилась не столько из желания почтить память усопшего, сколько желая убедиться, что ночью он не встанет тревожить Настю с детьми. Народу собралось немало (опять же, скорее из-за отсутствия других развлечений), я пришла одной из последних, когда все остальные уже сгрудились вокруг могилки, кидая мерзлые комья земли на дешевый гроб. Отец Пантелеймон стоял в голове покойного, заунывным речитативом подбираясь к концу службы, кадило периодически взлетало к серому небу, исторгая удушливый дым и заставляя синхронно креститься окружающих. Мне нужно было подобраться поближе, кинуть в могилку мешочек с травами вперемежку с железной стружкой (поскольку о железном гробу участковый даже слушать не захотел), но тут моего носа достигли благовония.

То ли отец Пантелеймон действительно святой, то ли у меня на ладан аллергия — но в ту же секунду я почувствовала, как в носу начинает нестерпимо свербеть и не успела ничего сделать, как оглушительно, с оттяжкой чихнула. Выпавший из рук мешочек плюхнулся прямиком на крышку гроба, но никто этого даже не заметил — все смотрели на меня. Батюшка замолчал, кадило замерло.

— Простите, — прогнусавила я, чувствуя, как в носу снова начинает чесаться и зажимая его руками. — Я случа-а-пчхи!

В оглушающей тишине звук прозвучал, словно выстрел. В глазах священника начало зарождаться что-то не очень хорошее и я попятилась, смотря на него слезящимися глазами.

— Она со вчерашнего дня такая, простыла… — раздалось сбоку и тут же меня подхватили под локоть и уволокли едва ли не силой. Хорошо хоть, это оказался вовремя подоспевший Гришка, а не свирепо косившийся из-за спины батюшки участковый…

В тот же день, разбирая в сарае для инструментов всякий хлам в поисках контейнеров для посадок, я наблюдала прогуливающегося по хутору отца Пантелеймона. Конечно, воздухом-то дышать больше негде, воздуха у нас дефицит.

Переполошив собак сначала в одну сторону, затем в другую, он все же остановился у моей калитки. Мальчишка топтался позади, явно не горя желанием лезть к ведьме в пекло. Ну, там где нас боятся, нам бояться нечего!

Решительно бросив рытье в куче мусора, я выбралась из сарая и громко выдала:

— День добрый, батюшка! Ищете кого?

Посчитав это сигналом к действию, отец Пантелеймон резво, решительно открыл калитку и направился ко мне. Назвать его батюшкой можно было с большой натяжкой — слишком грозный был вид.

В начале улицы я увидела выходившего от бабки Гришку. Заметив эпохальную встречу священника и оборотня, он, открыв рот, хлопнул себя по коленям, всплеснул руками, метнулся сначала ко мне, а затем резко развернулся и почесал в сторону моста — надо полагать, за участковым? Только его мне тут и не хватало.

— И тебе доброго дня, дитя, — мы встретились у крыльца, священник при близком знакомстве оказался выше, чем мне думалось — одного со мной роста, но гораздо более внушительный. Служка шнырял глазами вокруг, вызывая во мне желание, словно нашкодившего щенка, ткнуть его лицом в снег. — Как здоровье твое?

— Лучше, — честно ответила я. В отсутствие чадящего кадила все и впрямь было намного лучше, от священника шло ощутимое тепло, намекая, что неосторожное прикосновение заставит меня вспомнить осенние мучения, но стоять поблизости можно было вполне безопасно. Так что я немного расслабилась. Против хорошего священника я ничего не имела, пожалуй — даже «за» — лишняя нечисть мне в деревне не нужна, а я уж как-нибудь уживусь, на то и разумная.

Еще немного покрутив тему моего здоровья, он перешел к планомерным расспросам:

— Ты, говорят, недавно к нам приехала?

— Для деревенских все, кто здесь не родился — недавние, а я уж год как живу…

— Одна живешь?

— Одна… батюшка…

— Сложно оно, бабе в одиночку хозяйство поднимать…

— Справляюсь…

— Слышал я, во грехе живешь?

— Врут! Врут, отче!

И рада бы, да не с кем…

Последнего я говорить, понятное дело, не стала, но отец Пантелеймон продолжал топтаться у крыльца и мне, скрипя зубами, пришлось пригласить в дом. Пропустив его вперед, я с некоторой настороженностью наблюдала, как он оглядывает кухню в поисках компромата, но кроме трав и остывшего котелка с тушеной капустой там ничего не было. Дымиться он тоже, вроде бы, не стал — можно выдохнуть.

Тут его взгляд добрался до заставленного луковыми проростками подоконника, на котором в самом углу сиротливо примостилась мятая пластиковая бутылка с корявой надписью «святая вода»…