Анна Никода - Домовой

Наконец, сдавшись под напором парня, я вышла следом за ним в темноту. На улице только-только начало светать — солнце еще не вставало, но небо уже едва заметно выцвело, воздух стал серо-прозрачным, позволяя различить то, что без волчьего зрения раньше заметно не было и предметы приобрели четкие чернильно-черные очертания.

Поселок еще спал, даже собаки и те не гавкали, улицы были пустынны и потому звук работающего снегохода казался особенно громким.

Зябко ежась — хотя холодно не было — я села позади Гришки и уткнулась ему в плечо, пробормотав прежде, чем мотор взревел:

— Можно подумать, от нашего шума все зверье не разбежалось. Какая разница, приедем мы в шесть утра или в десять?!

Выехав за поселок, мы напрямки выскочили на трассу и уже оттуда — привычно соскочили на проселочную дорогу. Места были знакомы — мы ездили тут летом, когда мне понадобился камень для печки, поэтому я слегка взбодрилась, заинтересованно высунув нос из парки. Дорога была накатанной — две линии от полозьев угадывались без труда и снегоход без проблем следовал по проторенной дороге прямиком к летней сторожке Стаса. Теперь там временно обретался незнакомый мне Захар — когда мы подъехали, его снегоход уже стоял под навесом, хотя и присыпанный недавно прошедшим снегом. В доме тоже холодно — никто не топил печь несколько дней, заготовленные дрова лежали рядом, в ящике, а на одном из стульев небрежно брошенная, висела мужская куртка.

— Он уже с неделю на трассе с полицейскими дежурит, — пояснил Гришка на мой удивленный взгляд. Мы затащили вещи внутрь и переоделись. — Они каждый год облавы устраивают, там на семьдесят втором километре еще одна сторожка. Так что вряд ли пересечемся, зря Стас ему звонил…

— Караулила лиса курятник, да медведь стену проломил, — ехидно прокомментировала я, просовывая голову в горловину свитера — колючего, но теплого.

— Позволить местным охотиться проще, чем нанимать специальные бригады для сокращения популяций, — пожал плечами Гришка. — Еще в советские времена, мне батя рассказывал, решили гайки закрутить. Ну, пару человек посадили, конечно, не без этого. Народ у нас и сейчас-то дикий, город далеко, цивилизации почти никакой, а тогда совсем… Дорогу-то уже в девяностые проложили…

Он еще раз проверил ружье, скептически посмотрел на меня и, вздохнув, вытащил из-за пояса штанов нож. Я не слишком довольно его взяла. Обращаться с оружием я не умела и до сих пор всегда обходилась когтями. Но теперь выхода не было. Слушая Гришку вполуха, я закрепила ножны на бедре.

— … Поначалу возмущались сильно, потом пакостить начали — то воды в бензобак зальют, то собак потравят, — продолжал между тем Гришка. Одевшись, мы снова вышли на улицу, где уже совсем рассвело. Понизу, под деревьями еще пряталась мгла, но небо впервые за несколько дней сияло пронзительно-голубым. — Но в лесничестве, конечно, тоже терпеть это не стали — и пошло-поехало. Такая тут заварушка приключилась, чуть не гражданская война. Говорят, где-то даже блиндаж в лесу остался — он, правда, еще от немцев, но тогда наши его быстро оприходовали, чтоб, значит, от лесников прятаться. Почти год так прошел, а к лету начали плоды пожинать — без охотников зверью вольготно жилось, так волки с кабанами так расплодились, что спасу не было! Тех, кто в блиндаж ушел, говорят, так и не нашли, а лесничеству пришлось охотников нанимать, чтобы самих не сожрали. Местные конечно, им это до сих пор вспоминают, так что…

В лесу снежный наст был еще меньше, чем в заметенных снегом полях: кое-где нет-нет да проглядывали рыжие пожухлые листья, ковром укрывавшие землю, так что лыжи мы брать не стали — возни много, а толку мало. Пошли пешком. Сначала вдоль дороги в сторону каменоломен, а оттуда свернули на запад, оставив солнце за спиной. День был безветренный, солнечный и в светлом березовом лесу стоял оглушительный сорочий треск, перемежавшийся то кукушкиным перекликом, то дробным стуком дятлов. От этой бурной активности вниз с отяжелевших веток то и дело сыпался снег, мешая мне прислушиваться.

— Я вот что думаю, если на кабана до вечера не наткнемся, пойдем к болотам, там повдоль всегда зайцев много, — рассуждал Гришка. — Осинник, молодняк — лет десять назад там пожар был, торфянник горел…

Я равнодушно кивнула — заяц так заяц, кабан так кабан, лишь бы перекинуться.

Было бы хорошо, если бы Гришка еще не путался под ногами. К счастью, когда мое терпение начало иссякать, он выдохся и надолго замолк, лишь уважительно поглядывая, когда я находила новые цепочки следов. Кабаны тут водились, но уже давно — все следы были старые, глубоко осевшие в стаявший снег и уже полностью выветрились. Чем глубже мы заходили, тем более странным мне это казалось. Попадались и волчьи отпечатки, — они вызвали заметную нервозность у Гришки, но совершенно не тронули меня. Старые, все — старые, как минимум двухнедельной давности и все устремлены в одну сторону — дальше на запад, глубже в заповедник.

Мы следовали за ними до самого вечера. Лес к этому времени уже значительно изменился: светлый березняк сменился смешанным, с густым подлеском из кустов боярышника и молодой поросли деревьев. Да и пахло здесь по-другому. Восточная окраина заповедника была выше: горы уходили на юго-восток, а здесь, на западе, словно бы впадина. Потому и пахло уже не сухой берестой и прелыми листьями, а влагой — тяжелой, плотной, с отчетливой примесью гниения.

— Дальше не пойдем, — как только начало темнеть, Гришка меня остановил и кивнул на небольшую полянку в стороне от нашего пути. — Пошли, здесь охотники всегда запасы дров оставляют, шалаш в прошлом году стоял…

И действительно — опираясь на густую стену кустарника, стоял небольшой шалаш — как раз двоим поместиться. Прямо напротив входа сложено кострище — на выложенной камнем площадке лежали дрова и хворост.

— Здесь и переночуем, — решительно сбросив рюкзак, постановил Гришка, тут же занявшись разведением костра.

Пристроив сумку в шалаше, я решила не болтаться у него под носом и заодно проверить периметр. Местность мне не нравилась. Я это поняла еще летом, однажды усвоенный урок повторять не любила и не думала, что когда-нибудь меня снова занесет в заповедник. Не знаю, может быть, дело в моей оборотничьей сущности, которую никак не может принять местный лес, а может я просто не любила открытые пространства, где не спрятаться, не укрыться. Все-таки хочется думать, что человеческого во мне больше, чем звериного. В последнее время так уж точно.

Досадливо пнув подвернувшуюся под ноги ветку, я повернула обратно. Темнело быстро — небо еще светлое, с легким опаловым оттенком, а под деревьями уже залегли быстро удлиняющиеся тени. Да и холод опускался стремительно — как всегда в феврале. Охота поначалу раззадорила меня — нюх обострился, подушечки пальцев зудели в предвкушении, но чем дальше мы заходили, тем очевиднее становилось, что зверья тут нет.