Анна Никода - Домовой

Решительно развернувшись, я уже более спокойно отправилась к Гришке.

И все равно просидела остаток ночи у костра, подбрасывая в огонь новые и новые ветки и поленья. Теперь я, пожалуй, понимала, почему люди так стремятся к свету. Иногда он освещает не только темноту снаружи… Но и внутри.

Когда утром выспавшийся Гришка сонно выполз из шалаша, я уже успела разогреть банку тушенки с картошкой и заварить чай. Серое утро частично выгнало из меня ночные страхи, а все эти рутинные, человеческие в самой основе действия позволяли и впрямь чувствовать себя… человеком.

Поэтому если парень и заметил следы усталости на моем лице, то ничего не сказал.

Ночью поднялся ветер, нагнав тучи, и потому сегодня мы шли под мелким, но непрекращающимся снежком. Колючий, больше похожий на осколки льда, он быстро таял на наших куртках, так что к обеду те отяжелели от висевшей в воздухе влаги, тем более, что мы все ближе подходили к болотам. Те уже начали оттаивать, а может просто не замерзали, — к запаху гнили добавились пары сероводорода и горелого дерева. Пожар и правда был силен — даже сейчас, спустя десяток лет, это чувствовалось. Среди молодой, но чахлой поросли осин и остролистных невысоких кустов багульника темнели черные изломанные молнии сгоревших деревьев и изредка — голубики. Черные ссохшиеся ягоды частью осыпались на снег, остальное, видимо, склевали птицы.

Или зайцы.

От ударившего в нос звериного запаха я даже покачнулась. Вцепилась в рукав Гришкиной куртки, останавливая его и молча указала дальше и левее.

— Не вижу, — отозвался он, нахмурившись.

В ту же секунду заяц, вспугнутый звуком человеческого голоса, сиганул, петляя между деревьями — только его и видели.

— Балбес! — с чувством сказала я, отвешивая парню подзатыльник.

— Предупреждать надо, — возмущенно отозвался тот, снимая с плеча чехол с ружьем. — Ну и зрение у тебя…

Я не стала его разубеждать. Зрение тут было абсолютно ни при чем. Я могла вовсе закрыть глаза и то сказала бы, что над моей головой на одной из веток сидит белка — ее запах мой нос ощущал как нечто осязаемое, одновременно видимое и плотное. Не знаю, может, у оборотней помимо пяти основных есть еще и пресловутое шестое чувство — никто ведь не проводил над нами медицинских экспериментов… И слава богу.

А на счет зайцев Гришка был прав. За остаток дня мы успели настрелять еще шесть штук — и теперь тушки висели в мешке за спиной у… меня. Не мучаясь угрызениями совести, Гришка пользовался оборотничьей силой с непосредственностью ребенка, свято уверенного, что маме не тяжело таскать все его игрушки.

Странным образом это не злило меня. Даже наоборот — я чувствовала себя больше человеком, чем когда-либо. Вероятно, примерно то же самое ощущают домашние собаки — вроде и зверь, и клыки, когти… но не применять же их, когда хозяйский детеныш треплет тебя за уши?

Единственное, что меня беспокоило, так это запах крови, от которого обильно выделялась слюна. Стоило больших усилий не вцепиться человеческими зубами прямо в одну из заячьих тушек — даже несмотря на то, что сырое мясо я старалась никогда не есть. Человеческая половина во мне всегда была сильнее. До сих пор.

Поэтому, когда начало темнеть, я перехватила рукой ствол ружья и твердо сказала:

— Возвращаемся.

— Ладно, — неохотно протянул Гришка. И покосился на мешок: — А может, еще парочку? На шубу, конечно, не хватит, но…

— Домой.

До темноты мы успели добраться обратно в лагерь, где утром оставили запасы дров и провизии — чтобы не таскаться с тяжелыми сумками. Поэтому, быстро поужинав, уже при свете костра сняли шкуры, разделали туши и, закопав мешок с мясом в снег, с трудом собранный по округе, уже под утро легли спать.

Не то от недосыпа в прошлую ночь, не то от усталости, но о своей звериной сущности я почти не вспоминала — не до того было.

Обратный путь до сторожки занял совсем немного времени — оттуда мы шли, загнув по следам изрядный крюк, а обратно уже двигались напрямую и гораздо быстрее, поэтому уже к четырем часам заходили в дом.

— Ну что, отдохнем немного и в обратную дорогу? — оптимистично спросил повеселевший Гришка. Добытое мясо не столько спасало его от голодной смерти (было бы того мяса — февраль подходил к концу, у зайцев вот-вот должен был начаться гон, а там и охоте конец), сколько поднимало самооценку — и повышало котировку акций в глазах Даши. — Тебе шкуры нужны?

— Забирай уж, — фыркнула я. — Отдашь мне две тушки, и хватит…

— Ну, как знаешь, — не стал настаивать он.

Захар так в сторожку и не возвращался — с нашего последнего визита все осталось на своих местах, так что мы доели остатки провизии, убрали за собой и засобирались в путь. Я посматривала на бледный диск солнца, едва пробивавшийся из-за обложных туч и в конце концов предложила:

— Может, по старой дороге поедем сразу в деревню? А то только к темноте доберемся…

Гришка поскреб отросший подбородок — вот же привычку завел! — посмотрел на небо, на снегоход — видно, прикидывал, проедем мы там или нет — и согласился.

Дорогой, прямо скажем, это назвать можно было весьма условно. Ей и в летнее-то время никто не пользовался (я подозревала, что там устроил себе лежбище один из поповских вурдалаков, но теперь их можно уже не опасаться), а по зимнему так и вовсе. Грейдер чистил только асфальтированную трассу, местные слушались советов лесничего, поэтому даже ни единого следа лыжни я не увидела. И не учуяла — что, впрочем, неудивительно, поскольку за спиной у меня болтался мешок с заячьими тушами и запах мертвой плоти, крови и звериной шерсти перебивал все остальное, уступая разве что парам бензина, которые активно выбрасывал в воздух старенький снегоход Гришки.

Поэтому, когда мир внезапно тряхнуло и перевернуло с ног на голову, я отреагировала скорее на инстинктах, нежели что-то осознав — извернулась в полете и приземлилась на лапы… Точнее, планировала. Но человеческая ипостась и проклятый мешок за плечами не дали мне это сделать и в результате я кубарем полетела со снегохода, звучно впечаталась в ближайшую березу и упала лицом в снег.

— Алиса…

Понадобилось довольно много времени, чтобы понять где я, что я и как я. Сверху давил мешок, отчего в первую секунду мне с паникой подумалось — спина! Переломила к бесам… Но нет — руки шевелились, одна даже без боли, голова, вроде бы, тоже.

— Ты как?

Гришке повезло больше — он кувыркнулся головой вперед, на нетронутый снежный наст, а снегоход разбило о соседнюю со мной березу. После оглушительного финального рева в лесу повисла звенящая тишина, в которой Гришкино кряхтение прозвучало очень громко. Решившись, я встала на карачки и взвыла — при падении одна рука попала в просвет между двумя сросшимися березами и так там и застряла, а когда я попыталась подняться, плечо отдалось адской болью. Вывихнула. Ну, хоть не оторвала.