Анна Никода - Домовой

— Вот! — она протянула мне холщовый мешочек с туго затянутой горловиной. Я придирчиво его распотрошила и обнюхала, но осталась довольна.

— Молодец. А теперь — брысь отсюда! Мне помыться надо…

Избавившись и от этой посетительницы, я посмотрела в окно, обнаружила, что солнце уже коснулось краем горизонта, заливая синеющий в тенях снег тревожным оранжевым светом, и затеплила свечу. Скоро стемнеет.

За пару дней до Нового года мороз спал, а ребятня вывалилась на улицу, обкатывая крутой правый берег реки — лед как раз прочный, недавними ветрами снег с него сдуло, и я то и дело слышала отголоски восторженного детского визга, когда очередной смельчак решался скатиться на картонке с высокого берега. И близнецы, и Машка пропали с моих глаз на неопределенное время и я должна бы вздохнуть с облегчением, но неожиданно выяснилось, что заниматься давно назревшей проблемой мне совсем не хочется. То есть хочется, но не можется. Ну ладно, страшно.

Днем еще ничего — человеческие занятия не давали звериной ипостаси капризничать, но с наступлением вечера хоть ты на стенку лезь. То запахи мерещатся, то тени по углам шевелятся, а кости внутри ворочаются, словно пытаются измениться против моего на то хотения. Я пыталась занять себя травами, готовкой, стиркой, сарай вообще до блеска вычистила, но помогало мало.

Да еще и Гришка, как на зло, нашел себе халтуру — отправился с городскими охотниками в лес, проводником. Я слышала отголоски рева их снегоходов. Они на электричке до Алексеевки добирались, а оттуда — на арендованных у местных снегоходах до Осинкино, где их встречал Гришка. В нашей деревне они не появлялись — Алексей Михайлович весьма неодобрительно относился к браконьерам, но уследить по зимнему времени за всем не мог, чем Осинкинские каждый год и пользовались. Чует мое сердце, что бродить эти «охотники» будут не только по общедоступной части леса: как бы участковый их не застукал, где не положено. Алексей Михайлович со мной не общался, но я и без того, бывая у головы, видела, что дома он бывает не часто, больше времени, по словам Никиты Алексеевича, проводя в заповеднике.

В общем, даже поговорить было не с кем.

— Ты трусиха, — заявила я себе, обнаружив, что со страхом наблюдаю, как солнечный диск катится к закату. Лампа уже была зажжена, заливая дом неверным светом и как-то слишком остро начало ощущаться отсутствие домового. Права была Ника — не дело это, дом без домового. Только где его взять? Я уже и веник на улицу выбрасывала и молоко оставляла и, чего уж там, в заброшенный дом на том краю хутора ходила, надеялась, что может там кто-то еще остался. Бесполезно. То ли оборотень для них непривлекателен, то ли с домом что не так… Но не вызывать же сестрицу! Да и дорогу засыпало.

Ночь сегодня была лунная, ясная: звезды сияли так, что можно было человеческим зрением каждую пересчитать. Веселье на берегу давно стихло — ребятню загнали по домам, на хутор опустилась тишина — только слышно, как скрипят в лесу березы под тяжестью снега, да завывает поднявшийся ветер в верхушках сосен. Словно воришка, я выбралась из дома через черный ход, прокралась через огород и вышла в поле, чувствуя себя, как блоха на ладони — куда ни беги, а тебя все видно. Валенки тонули в высоком снегу, тулуп скорее мешал, чем грел, а вскоре я вообще взмокла, прокапывая через поле тропинку к лесу. Ей богу, если меня кто увидит…

Но окна домов были темны — все спали. Меня заметил только лес — стихли птицы, замерли в ожидании полевки, отступили вглубь звери. Они тоже чувствовали, что со мной что-то не так, вот только не понимали — что?

Обиженная этим холодным приемом, я выволоклась на поляну с полными валенками снега, мокрая, встрепанная и злая. Тулуп полетел на знакомый столик, валенки туда же. Следом отправилась остальная одежда. Стуча зубами — чай, не май месяц, даже с оборотничьей точки зрения — я вытоптала в снегу небольшой круг и заставила себя опуститься на четвереньки. Голую кожу тут же обожгло холодом, зубы застучали в два раза интенсивнее, пальцы впились в снежную корку. Я свесила голову вниз, позволяя распущенным волосам закрыть меня от мира. Выдохнула стылый воздух, снова вдохнула — все медленнее и медленнее, чувствуя, как лес потихоньку, опасливо, вновь оживает. Начиная с кончиков пальцев на ногах, по очереди расслабила каждую мышцу, позволяя морозу вползти внутрь. Выровняла дыхание. Ну же… Теперь можно.

Превращайся!

Зар-раза!

Двумя минутами позже я злобно натягивала стылые, закаменевшие вещи, прыгая отмороженными ступнями на валенках. Что еще нужно? Лес, полнолуние, никого вокруг! Так нет же… Что-то внутри меня не хотело этого. Боялось до судорог. Словно я внезапно забыла как это — изменяться. Мое тело забыло.

Рассерженная и расстроенная, я вернулась в дом и тут же влезла на печку, забив ту поленьями. Какие уж тут превращения, когда едва нос не отморозила!

Утром выяснилось, что для моего плохого настроения есть и более весомые поводы: когда я вошла в курятник, прямо посреди сарая валялась дохлая куриная тушка со свернутой шеей, в которой явственно виднелись четыре парных дырки. Судя по перьям, курица без боя не сдалась. Остальные робко жались к насестам и на меня поглядывали с опасением.

Я секунду возмущенно смотрела на это безобразие, а потом разразилась такими ругательствами, что портовые грузчики кинулись бы за ручкой и бумагой — записывать.

— Я надеюсь, это ты не меня так встречаешь? — когда, все еще нещадно ругаясь, я фурией выскочила из сарая с курицей в руке, осторожно спросил топчущийся у крыльца Гришка. В последнее время выглядеть он стал намного приличней: исчезла многодневная неопрятная щетина, волосы подстрижены и даже иногда расчесаны, да и одежда по большей части чистая. Хотя, не сегодня — очевидно, он только приехал, потому что одет был максимально тепло, но не красиво.

— Полюбуйся! — я впихнула курицу ему в руки. — Нет, ты посмотри, посмотри!

Парень честно оглядел холодную тушку и пожал плечами:

— Куница. Теперь, пока всех не передавит — не успокоится. Хочешь, капкан дам?

Я начала раздуваться от злости.

— Я, черт побери, оборотень, а не шавка какая! — рявкнула ему в лицо. — А эта гадина даже меток моих не побоялась!

И, не обращая внимания на вытянувшееся Гришкино лицо, я отправилась выяснять как же эта тварь сюда пробралась. Оказалось — очень просто. По стене до заткнутой мхом отдушины, а там дело пары секунд. Но плохо было не это. Будь со мной все в порядке, я бы ее еще вчера ночью учуяла. Но этого не случилось. Словно обычный человек… Коим я не являлась.

— Привет Гришенька! Как я рада тебя видеть! У тебя все хорошо? Я так беспокоилась… — донеслись из-за сарая Гришкины передразнивания. Мне стало совестно. Я высунулась из-за угла, виновато улыбнувшись: