Анна Никода - Домовой

Да и тьма, словно испугавшись этих заунывных, переливчатых песен, начала расступаться перед глазами. Не слишком довольная таким раскладом (вместо темноты возвращалась боль, как старая сплетница, от которой нет никакой возможности отвязаться и одно присутствие которой вызывает у вас мигрень), я недовольно подняла голову. Тьма, словно старая подружка, затаилась среди деревьев, пронизанных синеватым лунным светом. Волки самозабвенно пели. Настоящие, мать их, волки.

Если бы у меня были силы, я бы, наверное, еще поборолась — потому что стало понятно, что они действительно пришли за мной. И песни были знакомые — я тоже нагуливала аппетит таким вот образом.

Вот так, Алиса. Нет тебе никакой грани — как была ошибкой природы, так в природу и вернешься.

Один из волков (они мало были похожи на тех, гордых, благородных зверюг, что нарисовало мое воспаленное воображение, эти волки были сугубо реалистичны: тощие и облезлые после зимы, с грязно-серой шкурой проплешинами, и голодными, дикими глазами) неожиданно прекратил петь, опуская морду. Я встретилась взглядом с холодными, желтыми глазами и из последних сил оскалила зубы. Я знала, что это не поможет — от меня мало что осталось. Но сдаться без боя? Увольте.

Но вместо того, чтобы наброситься на меня, он внезапно шагнул куда-то вбок, скрываясь в темноте. Послышался шорох, шелест сбегающей по склону земли.

Следом за первым отправились и остальные — они переставали петь и исчезали за краем обрыва. Что еще за массовое самоубийство?!

Неподвижно наблюдать за этим было выше моих сил — натужно захрипев, я кое-как подтянулась лапами, проволокла себя по земле до обрыва и свесила голову вниз.

Там, на дне оврага, волки окружили что-то темное. Видела я их не очень хорошо — все же есть пределы ночному зрению даже у оборотней — но догадывалась, что именно там лежит.

Поэтому, когда последний из волков спустился вниз, ловко сбегая по осыпающейся земле, я только удовлетворенно вздохнула и прикрыла глаза. Смотреть было незачем — я и так прекрасно слышала предсмертный хрип вурдалака, которого рвали на части «санитары леса».

Вот теперь все действительно кончено.

Я с удовольствием погрузилась во вновь подступившую тьму.

Знаете, я довольно часто получала травмы. Разной степени тяжести — и иногда даже такие, от которых валялась в забытьи несколько часов. В конце концов, с уровнем моей регенерации это никогда не было проблемой. А когда тебе приходится чуть ли не каждый день по собственному желанию выворачиваться наизнанку, к боли ты начинаешь относиться весьма философски.

Оказывается, я просто не знала что такое настоящая боль. Боль, от которой есть спасение только в одном — смерти. Когда ты начинаешь желать ее, ждать ее, как близкую подругу.

— Обойдешься! — голос Ники однажды ворвался в мое плавающее где-то в предсмертных водах сознание и тут же померк, словно не сумев пробиться сквозь тьму, что меня окружала. Я погрузилась в блаженное забытье, с радостью устремившись в ничто.

И снова мне не дали уйти — что-то дернуло назад, возвращая на секунду все ощущения: вместе со свирепой болью, вгрызавшейся в каждую клеточку тела, я увидела склонившихся надо мной людей. И нелюдей.

И равнодушно подумала: не успеют.

Успели.

Когда я открыла глаза в следующий раз, ощущения были такие, словно меня пережевали, а потом выплюнули и неловко склеили кусочки. То есть, вполне терпимые — для оборотня.

Пошевелиться я не могла, оставалось только тупо разглядывать потолок — белый, обычный — и слушать пиканье медицинских приборов. Нюх, как ни странно, меня слушался, так что больничные запахи я уловила без труда.

Как и запах родного существа.

— Очнулась? — Никино лицо возникло на периферии. Бледная, с синеватыми кругами под глазами, осунувшаяся, она выглядела, пожалуй, лет на пятьдесят самого запойного образа жизни. — Говорить даже не пытайся! Лежи…

Как будто у меня был выбор — даже движение глаз утомило настолько, что после этого я отключилась на неопределенное время.

Так прошла, наверное, пара недель. Четырнадцать дней, больше половины из которых я не помнила, поскольку лежала без сознания. Четырнадцать дней, наполненных постоянным присутствием сестры. Чем лучше становилось мне, тем хуже она выглядела.

— Может, тебе рядом лечь? — к концу второй недели я уже могла говорить. Мало, слабо, но все же.

— Чтобы ты опять попыталась умереть? — бросив на меня исполненный свирепого обещания взгляд, она снова уткнулась в книгу. Названия я не видела — шея меня не слушалась. Как оказалось, изначально она вообще была сломана, точнее — перегрызена… В общем-то, проще было сказать, что во мне осталось целого — правая рука и сердце. Все остальное в данный момент было замотано бинтами, обернуто гипсом и зафиксировано корсетами. И неимоверно чесалось.

Поэтому крыть мне было нечем — я тоскливо уставилась в потолок, ожидая, когда вернется Гришка. Или хотя бы участковый — хотя встречи с ним были еще более мучительны, чем общение с сестрицей. Наделенный гипертрофированным чувством ответственности, он обвинял во всем себя. В каком-то смысле это было так — жена, хоть и бывшая, но его, он прохлопал ушами в прошлый раз и в этот тоже ее не заподозрил, пока она его по голове скалкой не погладила.

Но если честно, обвинять его всерьез у меня не получалось. Думаю, он все же ее любил — а часто ли мы подозреваем любимых в чем-то ужасном?

Да и я тоже хороша — нашла, с кем связаться… Равнодушное, безучастное лицо Стаса до сих пор стояло у меня перед глазами. Теперь в глаза людям смотреть стыдно…

Хорошо хоть, решилось все без лишних трупов — к тому времени, как участковый с Гришкой добрались до деревни, Даша уже позвонила в полицию. Наученные горьким опытом, те сразу прислали опергруппу, не обошлось и без ФСБшников — в общем, деревня снова стояла на ушах. На мои поиски снарядили команду, но нашел Алексей Михайлович, которому одна беспокойная куница едва не отгрызла ухо. Марина со Стасом в это время спокойно собрали вещи и смотались в город. А уже здесь в дело вступила Ника. Созвала стаю (после чего из обычной больницы, где меня уже везли в морг, меня перевели в частную клинику, где лечили как оборотня, а не как человека) и те за пару часов доставили беглецов прямо к зданию полицейского управления. Теперь участковый большую часть времени проводил именно там, строча отчеты, формируя дело и записывая показания.

— А доказательства? — выслушав в несколько приемов сбивчивый рассказ сестры, без особой надежды спросила я. — Он не сможет доказать, что они замешаны в краже рубинов. Разве что в похищении.

— Они признались, — деланно пожала плечами Ника, отводя глаза.