Анна Никода - Домовой

— Я на кухне заряжаться поставлю, — успокоил меня Гришка, забирая телефон.

Смирившись с тем, что быстро меня не выпустят, я попыталась расслабиться и перестать сопротивляться. На самом деле, все было не так уж плохо — Даша мне нравилась — она не была злобной, завистливой и, казалось, вполне счастлива, находясь в компании Гришки и детей в забытой богом глухой деревеньке. И даже мое появление восприняла философски.

Отдарившись от ритуальных вафельных полотенец в виде яйца остатками пирога с малиной, я дождалась двенадцати, символически отхлебнула из бокала с шампанским и поднялась.

— Пойду, поздно уже…

Не то чтобы меня пытались задержать — проводить до моста вызвался только Гришка, причем проводы выражались весьма оригинально: пока я натягивала куртку, он стоял, как истукан, с явным ожиданием в странно блестящих глазах и даже руки в замок сцепил, когда я потянулась к дверной ручке. Не знаю, чего он ждал — я на всякий случай сначала убедилась, что с той стороны никого нет, прежде чем ее открывать — но отсутствие какой бы то ни было реакции его явно разочаровало.

На улице парня как подменили — отбросив кривляния, он вновь стал привычным мне Гришкой.

Мы остановились у моста, пропуская гуляющих и принимая поздравления. Я нахохлилась, сунув руки в карманы — градусов двадцать пять, не меньше.

— Ну, ты подумала? — парень подхватил меня под локоть, заставив посторониться. Я кинула короткий взгляд дальше по улице, где светились окна дома участкового — очевидно, сегодня спать ему не придется, а вот мне лучше убраться на свою половину деревни.

— О чем?

— Об охотниках! Третьего дня приедут! — возмущенно, словно мне было делать больше нечего, пояснил Гришка, приплясывая на месте — не то под раздающуюся от площади музыку, не то от холода — выскакивая за мной на улицу, он сунул ноги в резиновые калоши, быстро застывшие на морозе.

— Тьфу! — отпихнула я его. — Ты опять? Сгинь! Никуда я с вами не пойду…

— Три дня! — гнусаво раздалось мне в след. Я фыркнула от смеха, пряча нос в воротник и зажимая телефон ладонью, чтобы на таком холоде он не разрядился.

Только добравшись до дома и пригревшись на печи, я решилась набрать номер. Запомнился он прочно — благо, оборотничья память была все еще при мне, в отличие от всего остального.

Пару минут в тишине дома слышалось только басовитое кошачье мурлыканье и длинные гудки, изредка перемежавшиеся помехами на линии. Я терпеливо ждала — знала, что Ника существо вредное, а более того — забывчивое и телефон регулярно теряет. Наконец, на том конце провода взяли трубку:

— Наконец-то! — раздалось ворчливое. — Явилась — не запылилась!

— Рада тебя слышать, — с облегчением перебила я, падая на подушку. К собственному удивлению — действительно рада. Несмотря на то, что выносить сестрицу было сложно, а любить — проще на расстоянии, я за нее все равно беспокоилась. — С Новым годом!

— И тебя, — раздалось из трубки. — Весной приеду.

— Зачем это? — перепугалась я.

— Уши тебе надеру, чтобы телефон хоть иногда включала! — гаркнула Ника. — Я до тебя знаешь сколько дозвониться пыталась?!

Я осторожно отодвинула трубку от уха и просмотрела входящие звонки. Пятнадцать пропущенных. Мда…

— Что-то случилось? Могла бы участковому позвонить… — я положила телефон рядом с ухом и прикрыла глаза.

— Боюсь, он не возьмет трубку, — проворчала сестрица уже спокойнее. На том конце провода слышался какой-то посторонний шелест. — Как там у вас, все спокойно?

— А почему должно быть не так? — пробормотала я сонно.

— Я тетрадь разобрала.

Эти слова разом лишили меня сна. Сев на печке, я уже совершенно нормальным голосом спросила:

— Надеюсь, ты его эксперименты не пыталась повторить?

— Дура ты! — припечатала Ника обиженно. — Что я, совсем чокнутая? Нет, дело в другом. Он, понимаешь… Не один работал.

— Я в курсе, — напомнила я, сползая вниз и наливая воды из чайника. Сердце колотилось. — Но ведьму убила ее же сила, мы видели…

— Я не про нее, — коротко перебила Ника. Я замерла, так и не донеся кружку до рта. По позвоночнику словно мокрым пером протянули. — Был еще кто-то. Кто отдавал приказы. Отец Дмитрий выполнял его указания.

— Кто? — вышло едва ли членораздельно, но Ника догадалась:

— Понятия не имею. Он ни разу имени не написал, — раздосадовано посетовала она. — Он тут всего-то пару раз упоминается, я даже внимания сначала не обратила… Вот, послушай: «…с тех пор, как Он уехал, работать стало сложнее, мне неоткуда достать материал…», или вот, еще одно: «…Он остался недоволен, сказал, передаст Хозяину о моей неудаче, а со свидетелями разберется сам»…

— Свидетелями чего? — прорычала я, заметавшись по дому. Кот наблюдал за мной с печи, зеленые глаза фосфоресцировали в темноте. — Это про нас?

— Скорее всего, ты ведь все карты ему спутала, — фыркнула сестрица, слегка меня успокоив. В третий раз запнувшись о табуретку, я уселась и, залпом выхлебав кружку воды, спросила:

— И что теперь? Что теперь будет? Надо его найти?

— Найти и загрызть, — кровожадно уточнила сестрица. — Но лучше весной. Когда я приеду.

Эта перспектива меня не порадовала. Не столько потому, что очередной Никин набег вряд ли по последствиям будет лучше первого, сколько потому, что ждать весны можно было довольно долго. Терпение у меня, конечно, оборотничье, но кто сказал, что наш противник тоже согласится на эти условия? Что мои кости, как бабкины, не найдут в лесу обглоданными дочиста уже этой зимой? И хорошо если найдут…

Шорох за спиной заставил меня подскочить на стуле. Спрыгнувший с печки кот укоряюще сверкнул глазами и демонстративно начал лакать молоко из припрятанной в углу миски домового.

— Кыш, пропасть! — шикнула я. Без особого, впрочем, результата.

— А пока смотри в оба и если вдруг что заметишь — сразу звони, — продолжила Ника. — И не суйся в неприятности!

— Договорились, — коротко ответила я, натягивая тулуп.

Телефон отправился обратно в чемодан, а я спустя пять минут шагала по переулкам в сторону кладбища. Слова Ники зародили во мне нехорошие подозрения относительно внезапной бессонницы Настиного семейства и болтливого писателя. Полагая, что с отцом Дмитрием, а соответственно и со всей этой историей, мы разобрались раз и навсегда, я допустила непозволительную оплошность. Не поставила оберегов, не обнесла кладбище чертополохом и — самое главное — не похоронила, как нужно, отца Дмитрия. Кто мог тогда предположить, что ничего еще не закончилось?

А теперь начали страдать невинные люди.

С нечистью — хоть и была ее самым что ни на есть полноценным представителем — я якшаться не любила. Все они — даже полуразумные, с которыми кажется, что можно договориться, слишком непредсказуемы. И кровожадны. Лучше всего понимают язык силы и страха — ими же и питаются. Осенью мы разворошили здесь такой муравейник — может быть, кого-то из них это привлекло. Из тварей, способных лишить человека сна, я знала лишь одну — полуночницу. Темный дух, обитающий по большей части у кладбищ, привязывался к слабым — детям, женщинам — и мучил их до тех пор, пока было что высасывать.