Александр Пелевин - Четверо [litres]

Серые, полосатые, рыжие, чёрно-белые, бело-чёрные, толстые, тощие, здоровенные бойцовские коты с подбитыми глазами и мохнатые острохвостые котята – все они столпились у крыльца, мяукали, мурлыкали и выжидающе смотрели на Крамера.

В одном из них Введенский узнал того самого кота, которого видел в комнате убитого Беляева.

– Сейчас, сейчас, хорошие, – сказал Крамер и поспешно направился в дом.

Введенский ухмыльнулся: в Крамере пропал весь его напускной аристократизм, он казался больше не учёным снобом, вернувшимся из Европы, а добрым дедушкой, к которому пришли внуки за конфетами.

Через минуту Крамер вышел из дома с большой эмалированной миской, с краёв которой свисали длинные куски курицы.

– Вот вам, вот… Свежее мясо, утром купил… Ну не лезьте, всем хватит!

Коты, обезумев, извивались вокруг Крамера, тёрлись мордами о его ноги, вставали на задние лапы и пытались достать до миски когтями. Крамер отошёл от террасы на газон – коты устремились за ним, пытаясь обогнать друг друга и истошно мяукая.

Он стал раскидывать на траве куски мяса, а коты немедленно бросились к еде, оттесняя друг друга мордами, шипя и вопя.

– Это все коты Белого Маяка? – спросил Введенский.

– Не все, – ответил Крамер, продолжая вытаскивать мясо из миски. – Я каждый день покупаю на рынке курицу и кормлю их. Они привыкли, что я подкармливаю их именно в это время. Смотрите, смотрите, у них настоящая вакханалия!

Введенский неотрывно смотрел на котов. Это завораживало.

– Всё, всё, – сказал Крамер, когда миска опустела. – Больше нет. Вон товарищ из угрозыска пришёл, можете его съесть.

– Товарищ Крамер!

– Простите, не мог не пошутить, – сказал он, повернувшись к Введенскому. – Что касается вашего дела, то я с вами. Сегодня начну готовить лекцию.

– Хорошо, – кивнул Введенский. – Ещё я попрошу Охримчука приставить к вам пару человек, чтобы охраняли этой ночью. И не вздумайте говорить, что вы против. Вас не спрашивают.

Крамер пожал плечами.

– Как тут будешь против… Ладно. Даже чаем их угощу. Хотя бы высплюсь нормально. Спасибо за заботу.

До санатория Введенский добрался быстро – поймал попутную полуторку, которая возвращалась из фруктово-овощного колхоза. Водитель оказался уставшим и молчаливым, но Введенский именно этого и хотел – тишины, больше тишины.

Когда Введенский оказался у санатория, солнце уже ушло за горы. Скоро начнет темнеть. Возле пирса, у которого они сегодня сидели с Охримчуком, стояла молодая пара: высокий и стройный командир с петлицами младшего лейтенанта и черноволосая девица в жёлтом платье. Они о чём-то говорили, и девица всё время смеялась.

Хорошо им, подумал Введенский. Отдыхают. Никаких убийц, никаких расследований.

Вместо привычного сторожа у входа в санаторий дежурил сержант милиции – Охримчук, не доверяя старому татарину, прислал в санаторий своих людей, чтобы те охраняли Введенского. В конце концов, убийца пообещал ему четвёртую звезду, и лучше перестраховаться.

Вместо опечатанного номера, где убили Черкесова, Введенскому выделили другую комнату – на втором этаже, не такую просторную и без кухни, но тоже уютную. Окнами она тоже выходила на море.

Введенский стащил сапоги – о, это блаженство, когда можно наконец снять сапоги после долгого дня, – разделся, умылся, переоделся в чистое исподнее и упал в койку.

Наконец-то спать. Надо отдохнуть и выспаться. Надо заботиться о себе, правильно сказал Крамер. Пусть мозг отдыхает от всей этой чертовщины со звёздами, африканскими племенами, поручиками…

Он закрыл глаза и тяжело вздохнул.

Странное чувство, подумалось ему, – быть единственным постояльцем огромного санатория. Впрочем, нет, не единственным, вспомнил он: водитель говорил о какой-то старушке, которая давно живёт здесь. Он так и не увидел её. Кстати, надо бы найти её и опросить – вдруг что-то видела или слышала прошлым вечером.

Хватит, хватит думать о деле. Надо отдыхать. Надо выключить мозг. Надо спать. Погрузиться в тихий и спокойный сон на новой кровати, пахнущей свежевыстиранным бельём.

Ему снился чёрный конь.

Введенский стоял на набережной возле пирса, а чёрный конь без всадника приближался к нему по берегу, размеренно цокая копытами.

Цок-цок. Цок-цок.

Конь тяжело дышал и фыркал, с губ его капала белая пена, голова с длинной гривой тряслась при каждом шаге. Он шёл прямо на Введенского, а тот не мог оторвать взгляд от него.

Его чёрные глаза блестели, и он шёл на Введенского, не сбавляя темпа, будто не замечая его. Всё ближе и ближе, ближе и ближе.

Цок-цок. Цок-цок.

Подойдя вплотную к Введенскому, конь остановился. В его чёрных глазах он увидел своё отражение.

Конь повернул голову в сторону моря. Введенский тоже посмотрел в эту сторону и вдруг увидел, что море исчезло: вместо него раскинулась огромная жёлтая степь.

Он услышал громкий приглушённый стук, настойчивый, сильный и дребезжащий. Будто что-то три раза упало. Или кто-то три раза громко постучал в дверь.

И снова.

Введенский приоткрыл глаза и понял, что это уже не сон.

За окном – густая чернота. В полной тишине слышно, как за приоткрытой форточкой звенят ночные цикады.

В дверь снова три раза постучали. Громко, сильно и настойчиво.

Сердце Введенского сильно заколотилось, перехватило дыхание. Он машинально сунул руку под подушку и нащупал рукоять ТТ.

В дверь опять постучали.

Ему стало страшно – до дрожи, до оцепенения. Он широко открыл глаза. На всякий случай ущипнул себя за руку – нет, не сон.

Он привстал, сел на кровать, нащупал ногами тапочки и снял пистолет с предохранителя.

Снова громкий стук в дверь – три раза.

Господи, подумал он, что ещё творится, что опять происходит.

Он осторожно встал с кровати – так, чтобы не скрипели пружины, – и медленно пошёл к двери, выставив перед собой руку с пистолетом.

Взялся за ручку, направил ствол в сторону двери.

Стук прекратился.

Введенский резко рванул дверь на себя и выскочил в коридор.

Перед дверью никого не было. Введенский посмотрел вправо – никого. Влево – никого. Снова вправо – коридор заканчивался окном. Снова влево – к лестнице, ведущей вниз. Никого.

Коридор был освещён тусклой голубоватой лампой.

Введенскому стало трудно дышать.

Он снова посмотрел вправо, где коридор оканчивался окном, – никого нет.

Оглянувшись влево, он увидел возле лестницы старуху в белой ночной сорочке.

– Стойте! – крикнул он и быстрым шагом направился к старухе, держа её под прицелом.

Старуха отступила назад, ахнула и перекрестилась.

– Что вы здесь делаете? – спросил Введенский, подойдя к старухе ближе и опустив пистолет.

Она была совсем старой – лет восемьдесят, может, девяносто, – низкорослой, морщинистой, с огромными ушами, седыми волосами, заплетёнными в косу, и с глубоко посаженными глазами, которых почти не было видно в голубоватом освещении коридора.