Александр Пелевин - Четверо [litres]

Впрочем, стоп, подумал он. Если Лазарев теперь один, то можно уменьшить жилой отсек. Это немного упростит задачу. Опять же, запасы еды и кислорода в посадочном модуле рассчитаны на работу четырёх космонавтов на протяжении недели. Значит, ему хватит надолго. В грузовом модуле тоже есть запасы еды, а на худой конец синтезатор питательной пасты из жиров, белков и углеводов – это как раз то, что им предполагалось есть, если миссия затянется дольше, чем планировалось.

Стоп. А вдруг они вернутся? Так же неожиданно, как и исчезли. Из воздуха.

Ничего, потеснятся. Нечего от работы отлынивать.

Он зачем-то улыбнулся – что ещё делать в такой ситуации, как не пытаться натужно шутить с самим собой?

Всё продумано. Да, случился форс-мажор (ничего себе форс-мажор, подумал он, вся команда исчезла), но работать дальше можно и нужно.

Идти до грузового модуля, судя по картам, около полутора часов. Запас кислорода в скафандре – на двадцать часов. Придётся приходить туда, работать, а потом возвращаться сюда – есть и спать.

Значит, шесть часов на отдых и сон, полтора часа на путь туда, пятнадцать часов на стройку исследовательской станции. Хорошо, четырнадцать. Один – на отдых. Изначальная инструкция предполагала, что стройке космонавты будут уделять по восемь часов в сутки. Но это для четверых.

Инструкция не предусматривала множество факторов. Но сейчас как раз тот момент, когда этой инструкции стоит последовать.

На самом деле Лазарев вдруг понял, что хочет заняться этим просто ради того, чтобы уйти от мыслей о пропавшем экипаже.

Всё равно не получится, дурак, подумал он.

Но если пытаться понять, что случилось с ними, можно рехнуться. А командир должен сохранять ясность и трезвость ума.

Командир. Он беззвучно рассмеялся. Какой ты теперь командир, кем ты командуешь…

– «Аврора», – сказал вдруг он. – Когда они исчезали, они очень странно вели себя. Я вообще не уверен, что они на тот момент существовали.

– Что странного было в их поведении?

Лазарев вспомнил трясущуюся голову Крамаренко, застывшего в воздухе Нойгарда, но больше всего ему запомнилась фраза, которая звучала в его ушах голосом Гинзберга.

– Гинзберг… – сказал он. – Он говорил что-то очень странное. Что-то про коня, про вечер, про гостя. Конь степной бежит устало… Гость ночной, тебя не стало, вдруг исчез ты… Вечер был, не помню твёрдо. Что-то такое…

Он нахмурился, пытаясь вспомнить.

– «Я забыл существованье слов, зверей, воды и звёзд». Вот что он говорил. Что это может означать?

– Одну секунду, – ответила «Аврора». – Это стихи советского поэта Александра Введенского [12] Александр Иванович Введенский (1904–1941) – русский поэт и драматург из объединения ОБЭРИУ. , жившего в первой половине двадцатого века. Стихотворение называется «Гость на коне». Я могу прочесть его вам целиком, если хотите.

– Спасибо, как-нибудь потом, – сказал Лазарев.

Он посмотрел в иллюминатор, сам не зная зачем. Потом понял – хотел увидеть, не появилась ли там снова его команда. За стеклом была рыжая пустыня и зеленоватое небо.

Ему подумалось, что сейчас надо отдохнуть и, возможно, поспать. Сна ему совсем не хотелось, но это нужно было для нормальной работы мозга. Препараты сделают своё дело.

Проверил системы посадочной капсулы – убедился, что всё в порядке. Хотя бы здесь всё в порядке.

Подвиг. Он вдруг опять вспомнил слова, которые говорил перед отлётом. «Мы совершаем самый настоящий подвиг».

– Аврора, – сказал он. – То, что я сейчас делаю, – это всё ещё подвиг?

– Да, это подвиг, – сказала «Аврора».

– А если у меня ничего не получится?

– Ваш подвиг – перманентный. Вы совершаете его уже девяносто лет. Даже если у вас ничего не получится, он не перестанет быть подвигом. Но у вас всё получится.

– Ты опять говоришь слова, которые нужно говорить.

– Разумеется. Я должна заботиться о вашем психическом состоянии.

– Я очень устал, – признался Лазарев.

– Я вижу это по вашим биометрическим данным. Вы изнурены и испытываете сильный стресс. Исходя из этой информации, я могу посоветовать вам принять дозу успокоительного, а затем дозу снотворного и поспать пять часов.

– Да, я этим и займусь…

Лазарев снова взглянул в иллюминатор. Пустыня и небо. Больше ничего. Он нажал на пульте управления скафандром кнопку подачи успокоительного и почувствовал еле заметный укол в шею.

Откинулся на спинку кресла, выдохнул.

– Знаешь, «Аврора», – заговорил он уже медленнее и спокойнее. – Когда я летел сюда, я успокаивал себя мыслью, что умер и лечу в рай. Ну, то есть… – Ему вдруг стало трудно подбирать слова. – Если вспомнить теорию относительности, то относительно той земной жизни я действительно умер и летел в рай. А теперь я даже не знаю, что об этом думать. Я прилетел. Но это не рай. Наверное, это чистилище.

– Возможно, – ответила «Аврора».

– Но это не ад, – продолжил Лазарев. – Ведь правда? Это не ад?

– Если хотите, пусть это будет чистилище.

– Пусть…

Он нажал на пульте управления скафандром кнопку подачи снотворного. Доза рассчитана ровно на пять часов глубокого сна. Через пять часов его разбудит разряд электричества.

Снова лёгкий укол в шею.

– Я проснусь и займусь работой, – говорил он сонно и вяло. – Я буду спокоен и рассудителен. Я продолжу свой подвиг. Пусть даже в чистилище.

Лазарев закрыл глаза.

– Гость ночной, тебя не стало, – пробормотал он. – Вдруг исчез ты на бегу.

Он снова подумал о том, как будет рассчитывать время, добираясь до грузового модуля и обратно. И поэтому ему вспомнился Крым.

Когда он отдыхал в Гурзуфе, его поселили в гостевом доме недалеко от трассы. Чтобы спуститься к морю, нужно полчаса идти по извилистой горной дороге. Вечером в Крыму очень быстро темнеет, и поэтому нужно тщательно рассчитывать время. Полчаса туда, полчаса обратно. Иначе в темноте будет очень трудно подниматься.

В этот раз он почему-то решил пойти к морю ночью.

В темноте всё вокруг резко изменилось, исчезли белые домики и ночные огни. Он спускался пешком по неосвещённой дороге, тщательно глядя под ноги. Вдалеке лаяли собаки. Сплошная чернота, и только ярко-белые звёзды проглядывали в черных силуэтах деревьев.

Это казалось страшным и непривычным.

Лазарев медленно шёл по дороге, и шаги давались с трудом, будто он брёл в скафандре по вязкому песку.

Где-то очень далеко шумело море, но Лазарев не мог понять, где именно.

Дойдя до развилки, он остановился. Одна дорога уходила вправо, другая – вперёд. Он пошёл вперёд.

В какой-то момент он понял, что спускается к морю уже сорок минут, а моря всё ещё нет. Оно по-прежнему шумело где-то вдалеке, но по-прежнему непонятно, в какой стороне.