Джонатан Ховард - Иоганн Кабал, детектив [litres]

Однако здравый смысл – совершенно иной зверь, по крайней мере, в случае Кабала. Он сопоставлял любопытные факты – хорошее настроение ДеГарра за ужином, странную разницу в строчках на записке и… черт побери! Стул! Кабал сел в кровати, усердно размышляя. Зачем ДеГарру вообще понадобилось баррикадировать дверь? Она уже была заперта. Даже если бы ему не удалось тихо открыть окно, к тому моменту, когда подоспел бы член экипажа с универсальным ключом и открыл дверь, ДеГарр успел бы доиграть свою провальную роль Питера Пена и превратиться в неопрятную кучу где-то посреди миркарвианской природы. Тогда зачем? Чтобы предотвратить или хотя бы замедлить попытки выбить дверь? Штену оказалось достаточно одного удара ногой, правда, капитан был крупным мужчиной. Остальным потребовалось бы больше времени, и на это рассчитывал ДеГарр? Это все вполне логично объясняло. Или нет. Чересчур тщательное планирование. Стоит открыть окно, и выбраться наружу – дело одной минуты. Да здравствует бесконечность! Если только он не начал сомневаться в последний момент перед прыжком. Нет, тоже не пойдет. Тогда получается, что он специально отвел время на колебания, то есть ожидал, что в нем зародится неуверенность, – следовательно, он испытывал нерешительность, а стоит ли кончать жизнь самоубийством, в таком случае? Кабал зарычал, выдавая раздражение. Зачем тогда он вообще покончил с собой? Решив совершить самоубийство, люди не составляют запасные планы на случай, если передумают. Вместо того, чтобы логически обосновать, он как идиот блуждал по кругу. Поэтому Кабал решил вернуться к моменту, с которого начал. Почему ДеГарр забаррикадировал дверь? Кабал пытался нащупать новую дорожку, ту, что не изгибалась, вызывая опасения, но, увы, его ждало разочарование.

Он упал обратно на кровать и попытался уснуть. Сперва заторможенное сознание наивно поверило, что подсознание помогает ему соскользнуть в царство Морфея. Перед ним возникла картина бесконечной кафельной равнины под стерильно белым небом. На краю каждой плитки значились буквы – а, б, в, г – что позволяло сориентироваться по сторонам, а в центре были накарябаны математические символы. Кабал без особого энтузиазма попытался их прочитать, но надписи скакали перед глазами – а чтобы сосредоточиться, требовалось приложить усилие. Он был почти уверен, что они связаны с топологией, и ему этого оказалось достаточно. Топология не входила в число его любимых областей математики. Вместо изучения он решил прогуляться, ощущая под босыми ступнями теплое ворсистое прикосновение чистой научной логики. Кроме плиток смотреть особо было не на что, поэтому он поглядывал на них, пока прогуливался, наслаждаясь витыми узорами из символов на их поверхности, упорядоченностью и…

Что-то кольнуло его в пятку. Кабал отпрыгнул в сторону и выругался от неожиданности. Одна плитка выступала над остальными, и он порезался об нее. Кафель вдруг стал холодным и враждебным, утратив теплоту и ворсистость. Кровь окропила плитку алыми каплями и засверкала подобно рубинам. Символы смешались с ней, создавая новые узоры. Кабал запоздало сообразил, что надписи вовсе не связаны с топографией. Но было уже поздно. Повсюду плитки поднимались, оказавшись на самом деле верхними гранями кубов. Все, за исключением того, что оставил порез на его ноге, – тот рос и расширялся, а внутри открывалось дополнительное измерение – тессеракт. Кабал попытался назвать все четыре измерения – ему казалось, что он должен, – но выходило неверно. Этот куб имел высоту, длину, ширину и значимость. Он рос и рос до тех пор, пока Кабал не оказался в тени его конструкции и белое небо искажалось в его сердцевине.

Кабал резко очнулся от дремы – потный, злой, с фантомной болью в пятке. Он злился на себя за то, что смотрел и не видел, за дурацкую привычку подсознания подбрасывать идеи в самой непонятной форме, за обстоятельства, благодаря которым он оказался в этой плачевной ситуации. Он мог бы исследовать только что полученный потенциальный ключ к разгадке, но знал, что не стоит этого делать.

Целых четыре минуты он стоически сдерживал любопытство.

Прошло более двух часов с момента, как ДеГарр исчез и, вероятно, умер. В коридорах снова воцарилась тишина, приглушенные разговоры попутчиков о том, что же произошло ночью, давно смолкли. Кабал завернулся в халат и надел тапочки Майсснера, хотя призрачное ощущение пораненной ноги все еще преследовало его.

Он оглядел коридор и удостоверился, что там царит тишина и никого нет. Довольный сим фактом, он переключил внимание и зашагал в сторону каюты ДеГарра.

Темно-красный ковер с черным узором на самом деле оказался не цельным полотном – гениальные миркарвианцы использовали отдельные квадраты. Решение было крайне практичным: поврежденную или запачканную секцию заменить легче, чем перестилать весь коридор. Смысл сна теперь стал очевиден. Чересчур активное бессознательное нашло сходство между квадратами ковра и плиткой и далее кубами и тессерактом, переводя двумерное в многомерное; узоры на идентичных фрагментах ковра были сгруппированы так, что смотрели в одном направлении. Значит, если один квадрат положить неверно, он нарушит рисунок. Завитки темных оттенков (если черный можно назвать оттенком) наслаивались друг на друга, создавая сложную схему. В обычных обстоятельствах потребовались бы месяцы, чтобы обнаружить несостыковывающийся узор, если бы ошибку вообще заметили.

Но привыкшему к порядку глазу Кабала и его аналитическому уму потребовалось всего несколько часов. А все потому что он не сомневался – до этого с ковром все было в порядке, но сейчас… Он остановился и встал на колени там, где коридор сворачивал к каюте ДеГарра – один квадрат лежал неверно. Но как так получилось? Было ясно, что узор нарушен – достаточно внимательно посмотреть в течение нескольких секунд. Сам собой напрашивался ответ, что его заменили в спешке и не успели проверить.

Квадрат хорошо утрамбовали, и Кабал, к своему огорчению, не смог его приподнять. Сбегав в свою каюту, он вернулся с перочинным ножом. Потребовалось несколько мгновений, чтобы подцепить кончик ковра лезвием и снять его.

Внизу обнаружился изоляционный слой. В отличие от ковра его, похоже, положили цельным полотном, но Кабал различил аккуратный надрез, который шел почти по краю. Он снял еще несколько квадратов и обнаружил, что секция примерно семьдесят на семьдесят сантиметров отрезана. Судя по всему, работу проделывали неспеша; Кабал снял незакрепленный кусок подложки, и догадался, что сделали это, скорее всего, когда изначально клали напольное покрытие. В этом месте располагался эксплуатационный люк, кольцо, с помощью которого он открывался, было утоплено, так что его едва можно было подцепить кончиком пальца. Не долго думая, Кабал так и поступил.