Борис Конофальский - Длань Господня

И Ута, хоть и дура, но ей подтверждала, смотрела на нее удивленно, и всякий раз охала и ахала, а один раз так и высказалась:

— Господи, вот бы мне так.

Агнес восприняла это за настоящую похвалу, а после, днем, даже дала служанке монету, чтобы та купила себе чего-нибудь. Вот только, так держать себя все время, в новом виде дело было нелегким. Первые разы так больше десяти минут не могла, потом надо было лечь, полежать, отдышаться. Полежать немного, так сильно начинало болеть все, словно от работы тяжелейшей. И суставы болели, и спина, и мышцы, а по лицу скользили быстро гримасы судорог. Но с каждым днем она все дольше могла держать себя в новом виде. Все легче она «входила» в него. Девушка стала по дому ходит голая, таская с собой все время зеркало небольшое, все время осматривая себя со всех возможных сторон. Уты и Зельды она уже не стеснялась, да и Игнатия тоже, пусть смотрит, если хочет, ей это даже нравилось. Но кучер смотреть на нее не смотрел, словно опасался чего, стал уходить в людскую или в конюшню, когда она выходила вниз голая.

А бабы ее новым видом не переставали восхищаться. И толстая Ута, и кривобокая Зельда о теле настоящей Агнес мечтать не могли, а уж о новом теле красавицы Агнес и подавно. Девушка даже подумывала о том, что они из зависти могут и донести на нее, но гнала эти мысли. Нет, это вряд ли, будут завидовать молча. Так и ела она за столом голая и завтрак, и обед, и ужин. Привыкала к виду новому. Училась держать его как можно дольше без отдыха.

Этим утром сразу взялась за дело. Встала у зеркала и смотрела то с одного бока, то с другого, как темнеют прямо на глазах ее волосы, как из жидких и серых становятся густыми и темно-каштановыми. Как словно соком наливаются ее груди и бедра, темнеет от волос лобок, как она растет потихонечку, но заметно для глаза. Все было хорошо, все делалось быстро. Одно было плохо — не могла она остановиться в успехе своем, все казалось девушке, что можно еще немного улучшить что-то, то в животе, то в лице, то еще где. Все еще искала она в себе несовершенства. Не будь такого у нее желания менять хорошее на лучшее, еще быстрее шло бы дело.

Ну, справилась она с новым видом, на этот раз чуть поправив в себе глаза. Больно близко сидели они к носу. Тут Ута принесла воду, стала ей помогать мыться, а потом расчесывала волосы. Рассказывала:

— Зельда пироги с зайчатиной и яйцами жирные делает, как вы любите. Уж, наверное, готовы будут сейчас. Игнатий к коновалу пошел, у одной лошади брюхо раздулось. Ах, забыла сразу сказать, поутру приходил от хозяина человек, хотел просить деньгу за этот месяц. Приперся на заре, не спится ему, подлецу. Требовал вас будить, да Игнатий на него шикнул, он ушел, обещал, что позже придет.

По дому и вправду полз запах печи, топленого молока и пирогов.

Утро могло бы быть прекрасным, не расскажи ее служанка, что приходил мерзавец за деньгами.

Агнес вздохнула, отвела руку служанки с гребнем от своих волос.

Стала смотреть в зеркало. Хорошо, конечно, но какой смысл в такой красоте, если у тебя нет денег. Без денег и в красоте нет радости. Да, ей нужны были деньги. И не каких-то сто талеров, что удалось ей заработать, обворовывая купчишек по округе. А настоящие деньги. Большие деньги. Такие, что в сундуках хранят. Агнес подумала, что надоело ей за дом платить, и решила, что неплохо бы было дом этот выкупить. Он уже ей как родной стал. По сути это был первый дом в ее жизни, о котором она думала, как о доме.

— Ступай, поторопи Зельду с завтраком, — сказала Агнес, все еще рассматривая себя в зеркале. — Пока есть буду, платье готовь и сама готовься, дел у меня сегодня будет много.

Как ни жалко ей было, но на удивительную посуду, что привезли вчера, у нее сегодня времени позаниматься, наверное, не будет.

Девушка чуть посидела, а потом спустилась вниз и сказала кухарке, не поздоровавшись:

— Зелье варить хочу, а корня мандрагоры у меня нет больше.

Горбунья сразу замерла, уставилась на красивую и голую хозяйку, что прошла мимо нее к своему месту за столом. Зельде совсем не хотелось искать корень. Работа такая была мало того, что противная, кому охота под висельниками протекшими копаться, это все равно, что руки в чрево гниющего трупа запускать, так еще и запретное. Донесет кто, и за такое сразу потащат в стражу, а стражники, недолго думая, отправят к попам. А уже с ними не забалуешь. Зельда к тому же чувствовала, что помимо всего дело это богомерзкое. Почти колдовство, почти смертный грех, а она, все-таки, еще боялась Бога.

— Что? — взглянула на нее Агнес. — Чего смотришь?

— Нет, госпожа, ничего, — не осмелилась возражать Зельда.

— Возьмешь Игнатия, карету и поедешь как госпожа, висельников поищешь, я тебе скажу, что мне еще надобно для зелья будет, так найдешь мне все. И не смотри так, я и для тебя зелье варить буду.

Зельда только поклонилась коротко, хотя лицо ее было, кажется, недовольно.

— Любишь ведь, когда я тебя зельем этим мажу, когда Игнатий тебя берет.

Кухарка опять не ответила, а Агнес это разозлило.

— Думаешь, не знаю я, как ты по ночам в трактиры самые поганые ходишь и там с мужиками грязными прямо на полу, под столами в лужах валяешься? Знаю все. И знаю, почему мужики тебя такую горбатую берут. Это из-за зелья моего только. Из-за зелья! Значит, пользоваться зельем любишь, а как делать зелье, так у тебя в носу от праведности свербит?

— Я все сделаю, госпожа. — ответила, наконец, кухарка, понимая, что лучше госпожу не злить. — Сыщу корень.

— Два найди! — коротко бросила Агнес. — И подавай еду уже, некогда мне. Ута! Одежду неси.

Пока Зельда быстро собирала на стол, а Ута бегом носила одежду и обувь из верхних покоев, девушка медленно меняла свой красивый вид на свой первозданный. Служанки косились на нее и дивились молча и со страхом, видя, как буквально «сдувается» ее красота. И как она превращается в себя настоящую, из яркой красавицы в блеклую девицу шестнадцати лет.

Пока одевалась, прибежал мальчишка посыльный. Принес короткое письмо от книготорговца:

Товар, что вам так надобен, доставлен, ждет вас.

Сердце ее заколотилось так, что не у каждой девы колотится пред свадьбой. «Товар» — это то, чего она жаждала больше, чем своего господина. Был бы выбор перед ней: замуж иди за него или этот предмет вожделенный получить во владение свое, так еще бы думала. Да нет, не думала бы, выбрала бы этот «товар». С ним она была бы так сильна, что любого мужа себе сама бы выбирала.

Да и кто бы устоял перед ней, кто бы не возжелал ее с ее-то новым видом, видом красавицы редкой. С ее головокружащими зельями, что даже таких стариков, как Отто Лейбус, взволновать могут, с ее знанием и провидением, которые даст ей стекло. Нет такого мужа на свете, кто не покорится ей.