Николай Феофанов - Таганай

То тут, то там из нависшей дымки возникали природные каменные колонны, напоминавшие древние могилы каких-нибудь давно забытых воинов. Запутавшись между расщелинами этих потерянных во времени мавзолеев, белесые полосы тумана пели свои таинственные песни, наталкивая на размышления о вечном.

Черные монахи шли уже намного спокойнее. Все имевшиеся в наличие факелы подсвечивали окружающую обстановку. Группа глухарей впереди их движения давно замолкла. Иногда кто-нибудь из отшельников спотыкался о невидимый в тумане булыжник, но молчаливая процессия продолжала свой путь, уходивший все выше и выше в гору.

Над Колямбо висело необъятное черное небо, усыпанное миллиардами звезд. Казалось, они были так близко, что стоило лишь протянуть руку. И он, несомненно, сделал бы это, если бы не веревки, обвязанные вокруг запястий и прикрепленные к носилкам. Ему лучезарно улыбалась загадочная Вега, на него искоса поглядывал холодный Альтаир, а Лебедь, как всегда летящий в мерцающем потоке Млечного Пути, подмигивал ярким Денебом, как будто больше и подмигнуть было нечем, обязательно хвостом.

Но тут шествие прекратилось, носилки опустили на снег, и Колямбо погрузился в самую гущу тумана, медленно ползущего над землей. Снизу он не видел решительно ничего, только угадывались ноги отшельников, ходящих у самого его носа.

«Очень мило! Не наступите на меня только, пока я здесь прячусь!»

К веревкам, которыми был повязан Колямбо, потянулись несколько чужих рук. Кажется, его начали освобождать от неудобных пут, уже натерших борозды на коже. Пленника взяли за конечности, подняли с носилок и понесли в неизвестном направлении. Теперь Колямбо точно не сомневался, что будет являться героем чего-то очень интересного и познавательного, и он резко переключился на мысли о насущном, ожидая момента, когда его опустят, чтобы извернуться и рвануть, куда глаза глядят.

Но монахи были крайне неосторожны и, донеся Колямбо до одного из продолговатых каменных столбов, выраставшего словно растение прямо из-под земли, его случайно ударили головой о выпиравший обледенелый уступчик, тем самым слегка оглушив. Тут же прижали спиной к природному менгиру, поставив на ноги, и обмотали несколькими рядами плотных веревок вдоль всего тела, затягивая их позади каменного монумента. Колямбо не успел ничего до конца понять, как все трудившиеся над его постановкой разошлись в разные стороны.

Отшельники выстроились перед ним метрах в десяти своеобразным полукругом. Сквозь клубы тумана угадывалось около двадцати чернеющих фигур, некоторые из них держали горящие факелы, и все опять молчали. Колямбо тоже молчал, кляп из его рта пока еще никто не вынул. Не до конца различимые монахи стояли минуты две, просто безмолвно смотря на своего пленника. Ничего не происходило, что разгоняло кровь в сосудах Колямбо до неимоверных скоростей. Он понятия не имел, чего ждать, и лишь судорожно переводил взгляд с одной фигуры в длинном балахоне на другую, с одного факела на другой. Что же будет?

Один из монахов, прямо по центру, двинулся к пленнику. В его правой руке сверкнул острый клинок длинного кинжала, а в левой, уставив наконечник в Колямбо, он нес короткое копье. Отшельник будто плыл над снегом в молочной реке стелящегося понизу тумана. Призрачная фигура с двумя опасными поблескивавшими сталью предметами неотвратимо приближалась.

Колямбо заерзал, стараясь хоть как-то ослабить веревки. Ему до последнего не верилось, что эти ряженые человеческие реликты собрались его именно убивать, а не что-то там другое. Но теперь даже самые последние надежды отпали. Странно, что эти идиоты так долго тащили его сюда, только ради того, чтобы просто прикончить. Могли спокойно сделать это пораньше и в другом месте. Но, похоже, эти свихнувшиеся фанатики соблюдали некий культ, и видимо, место, к которому Колямбо сейчас был привязан, являлось жертвенником для тех, кого культ требовал себе в подарок.

Монах подошел вплотную к пленнику и приставил к груди наконечник копья. Его лица даже сейчас не было видно, проклятый капюшон скрывал от Колямбо глаза человека, который распоряжался секундами его жизни. Вот уж кого следует назвать душеприказчиком. Но отшельник, немного повозив острием по пуховику, вдруг отложил копье на снег, прямо под ноги, и потянулся за чем-то сбоку от Колямбо, что лежало на одном из выступов камня. В левой руке душеприказчика возникла полная ладонь чего-то иссиня-черного и желеобразного. От субстанции понесло знакомым запахом, то был запах маслянистой жидкости, так часто за последние дни уводившей Колямбо в миры прекрасных грез и ужасных кошмаров. Но сейчас в руке монаха видимо было то, из чего тот дрянной напиток делают.

Отшельник как следует размахнулся, и влепил пахучей гадостью прямо в лоб пленнику, размеренными движениями размазывая черную кашу по его лицу. Колямбо искривился и замычал сквозь кляп, стараясь убрать поруганное лицо в сторону. А палач в черном балахоне, будто посмеиваясь где-то далеко внутри себя, с еще большей тщательностью сдабривал его нос, губы и прочее, пахучей субстанцией. По каким-то своим соображениям глаза Колямбо монах не тронул и, закончив размазывать, внимательно оглядел результаты проделанной работы. Из-под капюшона виднелись тонкие старческие губы, сложившиеся в ядовитую и довольную улыбку.

Потоки воздуха заунывно свистели в сложных переплетениях местных скал-останцев. Белесый туман приподнял свою вуаль еще выше, теперь он был почти по пояс. Но самое главное на небо набежала серая невзрачная пелена. Доступ к звездам, последним добрым свидетелям скитаний Колямбо был утрачен. Потянуло каким-то пронзительным одиночеством. А когда ты одинок тебе становится страшно. Только сейчас к нему так гадко подступило осознание всей безнадежности сложившейся ситуации.

Монах поднес к лицу туриста кинжал. Колямбо замер, не сводя взгляда с поблескивающей стали. Клинок медленно вращался в руке отшельника, словно издеваясь. Палач прислонял его, то к левой щеке своего пленника, то к правой. Холодная сталь, на которой выступил тонкий слой инея, жгуче терлась о кожу. Старик будто наслаждался процессом, чувствуя, как в душе жертвы с каждой секундой возрастает ужас от постоянного ожидания развязки.

Сердце Колямбо и впрямь яростно колотилось. Ему вдруг начинало казаться, что монах так и не пустит в дело свое оружие, но в следующее мгновение нажим клинка на кожу усиливался и надежды отпадали. Время растянулось в длинную нескончаемую линию. Казалось, что эта процедура будет длиться вечно. Но тут лезвие замерло на месте.

Палач небрежно схватил свободной рукой веревки, связывавшие Колямбо по периметру грудной клетки, и стал их медленно перерезать. Они спадали с тела одна за одной, и когда с плеча Колямбо слетела вниз последняя веревка, отшельник еще раз поднял кинжал к лицу меченого и угрожающе прошипел: