Лоуренс Десбери - На берегах Гудзона. Избранные романы

— Знаете ли вы, что такое голод, не тот голод, который вы чувствуете перед обедом, но тот мучительный голод, который испытывают несчастные, не имеющие куска хлеба? Знаете ли вы, что значит дрожать от холода в нетопленой комнате, потому что ее нечем отопить? Вы говорите о жестокости родителей, мисс Кардиф. Но что же им делать? Войдите в квартиры этих людей, присмотритесь к нищете, к ужасной нищете, в которой живет пролетариат. И когда вы там побываете, вы вряд ли сможете говорить о жестокости. И вы поймете, кого или, правильнее говоря, что следует назвать жестоким.

Бледное лицо Гэя с резко очерченным ртом и мечтательными нежными глазами покрылось краской. Его низкий голос и мягкое ирландское произношение производили на Винифред потрясающее впечатление. Она взглянула на него блестящими глазами.

— Разве ничем нельзя помочь? — спросила она.

— Все изменится со временем, — мягко сказал он. — Мы еще будем свидетелями того, как наступит век справедливости и всеобщего счастья.

Некоторое время они еще беседовали о делах, а затем Винифред нерешительно спросила:

— Не хотите ли вы отдохнуть до того, как вы возьмете на себя управление нашими заводами? Ведь, вы ирландец, а вам, вероятно, хочется повидать свою родину перед тем, как окончательно обосноваться здесь.

Выражение глубокой печали появилось на его лице. — Нет, благодарю вас, мисс Кардиф.

— Это совершенно невероятно, — ирландец, который не любит своей родины.

Голубые глаза Гея загорелись.

— Я не люблю своей родины? Ах, если бы вы знали, как я люблю эту несчастную, истерзанную страну, эту страну мучеников, Ирландию, которая могла бы весь свет научить тому, что такое в действительности свобода и братство, эту страну, которая закована в цепи, угнетена и истекает кровью.

Разве не стоит у меня постоянно перед глазами ее великолепная природа и нежная красота, которая превосходит красоту всех женщин? Разве я не привязан к своей родине душой и телом? Разве я не отдал этому острову страданий всего, что я имел, — моей души, моего ума, всей моей жизни?

Не живу ли я исключительно для своей родины, для того, чтобы помогать ее друзьям и бороться с ее врагами?

Гэй, по-видимому, совершенно забыл о том, где он находится, и о том, что его слушает Винифред Кардиф. Казалось, его глаза видят, как содрогается под кулаками угнетателей его прекрасная родина. Вдруг выражение печали сменилось на его лице выражением радости, и он тихо произнес:

— Ирландия, исстрадавшаяся Ирландия, ты будешь освобождена!

И снова лицо его стало печальным. Он повернулся к Винифред:

— Простите, пожалуйста, мисс Кардиф; когда дело касается Ирландии, каждый ирландец забывает обо всем на свете. Все же, могу вас уверить, что на ваших заводах я не буду ни мечтателем, ни фантазером.

* * *

Когда на следующее утро О’Киффе пришел к Винифред, она рассказала ему о визите мистера Гэя.

— Он был очень взволнован, так как не мог найти каких-то бумаг, касающихся деловых тайн. Куда бы могли исчезнуть эти бумаги?

О’Киффе почувствовал угрызения совести, вспомнив о бумагах, взятых им домой. Он хотел было сознаться ей в своем поступке, но что-то удержало его.

— Они где-нибудь найдутся, — сказал он равнодушно. — Скажите, а что собственно за человек этот мистер Гэй?

— Я думаю, что он очень хороший человек и убежденный патриот. Тон, которым он говорил об Ирландии, поразил меня до глубины души.

— Мне бы хотелось увидеться с ним; он был дружен с Алланом?

— Я знаю только, что Аллан постоянно изумлялся его способностям, но мистер Гэй — человек чрезвычайно необщительный, и у него нет друзей, несмотря на то, что все рабочие прекрасно относятся к нему.

— Произвело ли на него исчезновение бумаг сильное впечатление? — спросил, мучимый угрызениями совести, О’Киффе.

— Он ничего не сказал, но я заметила, что исчезновение этих бумаг очень огорчило его. Вам еще не разрешили свидания с Алланом, мистер О’Киффе?

— Нет, еще нет, но я надеюсь в ближайшее время получить разрешение.

— И вы еще не имеете никаких доказательств его невиновности?

— Пока еще нет.

Возвращаясь по темным улицам к себе домой, О’Киффе думал лишь об одном:

«Нужно показать эти бумаги какому-нибудь опытному специалисту. Я почти уверен, что они не содержат деловых секретов».

Вечером он открыл несгораемую кассу и убедился в том, что бумаги целы. Когда он снова запер кассу, ему бросилось в глаза, что железная дверь начинает расплавляться: большая металлическая капля, похожая на слезу, повисла неподалеку от замка.

Газеты не переставали приводить подробности ставшего знаменитым «дела Кардифа»: «Бритон», писавший все, что было угодно Джонсону, усердствовал больше всех и утверждал, что убийца — Креган. Во время допроса Креган не привел почти ничего в свое оправдание, и то немногое, что он сказал, не было особенно убедительно.

Да, мисс Кардиф вечером 12-го декабря посылала за ним, он встретился с ней в парке Бриар-Манор. Когда его спросили, о чем с ним говорила мисс Кардиф, он не пожелал ответить. Он показал, что в течение десяти минут они пробыли в парке, затем мисс Кардиф пошла домой, а он ушел из сада. Неподалеку от своего дома он встретил телеграфиста, передавшего ему телеграмму. Полученное им известие заставило его снова вернуться в Бриар-Манор для того, чтобы поговорить с мистером Кардифом. Когда следователь предложил ему показать телеграмму, он заявил, что порвал ее, и отказался сообщить содержание. Далее он сказал, что незаметно для прислуги вошел в дом, прошел в библиотеку, где находился в то время мистер Кардиф, и разговаривал с ним в течение пяти минут. Он опять отказался сообщить содержание своего разговора с Кардифом, так как дело касалось их личных отношений. Мистер Кардиф был взбешен, и Креган, тоже рассерженный, ушел, снова не встретив никого ни в коридоре, ни на лестнице.

Почему он в эту же ночь уехал из Лондона?

Он объяснил это личными делами. На вопрос о том, какие дела, — он отказался ответить.

Из дальнейших вопросов выяснилось, что он родился в Америке, что его родители — ирландцы и что он только около двух лет тому назад первый раз приехал в Европу. Да, он тайно обручен с мисс Кардиф. Мистер Кардиф был против этого брака, но они надеялись со временем получить его согласие.

Описав все это, «Бритон» негодующим тоном восклицал:

«Один из достойнейших людей Англии пал от руки гнусного убийцы. Преступление совершил не простолюдин, а человек нашего круга, работавший на предприятиях Кардифа в течение целого года, человек, который был связан с мистером Кардифом как деловыми, так и личными отношениями. Человек, который говорит, что любит дочь, но не остановился перед тем, чтобы убить отца. Пусть преступник не рассчитывает на снисхождение. Павший от руки убийцы Кардиф взывает об отмщении. Справедливость восторжествует».