Кэтрин Валенте - Сияние [litres]

[Рядом со зданием происходит взрыв; летят осколки стекла, повреждая лицо и руки СЕВЕРИН; её с силой бросает на массивную стальную установку по переработке минералов «Глубоководных владений Притхви». Она оседает на пол. Пытается подняться, но левая рука не выдерживает веса. Она не поднимает голову, но слова слышны чётко. Из её рта на цемент капает кровь.]

Страны, породившие нас, так и не избавились от желания пожрать всё и вся. Они так и не перестали развешивать гирлянды для вечеринки, которую запланировали, не перестали на ощупь искать своё предназначение, чтобы прицепить ему хвост [80] Намёк на детскую игру «прицепи хвост ослу», во время которой игрок с завязанными глазами должен правильно прикрепить игрушечный хвост к изображению осла. . Во времена, что были до звёзд, они собирались начать войну из-за того, кому достанется этот хвост. Сегодня я не могу избавиться от ощущения, что их война по-прежнему надвигается. До неё больше времени, чем прошло бы, останься мы в своих уютных кроватках, прикованных к Земле. Может, намного больше. И всё будет намного хуже. Но существует сценарий, и всё произойдёт согласно ему.

[На фабрику врываются люди и принимаются разбивать оборудование ломами, крушить его голыми руками, фонарными столбами, которые тащат вшестером. Они не замечают камеру или СЕВЕРИН; они топчут её, ботинками ступая по щеке, плечу, спине. Она издаёт жалобный крик, прежде чем потерять сознание.]

АРКАДИЙ ЛЮ

Может, они уморят нас голодом, но мы заставим их подавиться собственным богатством!

СЕВЕРИН

Эразмо, помоги. Вот дрянь. Мне так больно.

Из личного киноархива Персиваля Альфреда Анка

[ПЕРСИВАЛЬ АНК снимает свою дочь играющей на склоне Пика Ампера. Вокруг неё растут синие альпийские кассии, скрюченные и как будто обрубленные, покрытые колючими полупрозрачными иголками. Относительное тепло долин для них предпочтительней. Высота превращает бесконечные леса Луны в сборище горбатых, злобных, исковерканных существ. Под ножками СЕВЕРИН АНК хрустит тонкий снежный покров. Она одета так, как должен выглядеть, по мнению её отца, покоритель горных вершин: ледерхозе, чулки, туфли с пряжками, рубашка с оборками. Её длинные волосы заплетены в две толстые косички и украшены лентами. СЕВЕРИН пытается увлечь отца игрой в прятки, но хотя он с радостью её ищет, сам прятаться не хочет. Он может что-то упустить. Наконец дитя сдаётся.]

СЕВЕРИН

Папочка, ты должен гоняться за мной! Ты что, совсем не знаешь правил?

ПЕРСИВАЛЬ

О, я побегу за тобой, Ринни. Я побегу, куда бы ты ни удрала. А когда догоню, съем всю без остатка, как большой серый волк!

[Вопли и смех. СЕВЕРИН убегает и прячется за кассией, ствол которой выглядит так, будто его заколдовала злая волшебница. Северин выглядывает опять, стряхивая с волос иголки.]

СЕВЕРИН

Но когда ты меня догонишь и съешь, после этого ты должен спрятаться, а я буду тебя искать! Вот так и надо играть, глупый! А когда я тебя найду, зарычу, как ТИГРИЦА, и испугаю тебя ДО СМЕРТИ.

ПЕРСИВАЛЬ

[Смеётся.] А вот и неправда! У меня есть камера, а тот, у кого камера, – король, и он сам сочиняет правила.

СЕВЕРИН

[Выскакивает, хватая воздух. Картинка трясётся – ПЕРСИВАЛЬ резким движением поднимает Клару повыше, чтобы дочь не достала.] Отдай! Отдай её мне! Я её хочу!

16 января 1930 г., определённо три часа утра

Комната бабочки, на борту «Ахелоиды», Море Спокойствия

Делайте ставки, дамы и господа. На корабле убийца, и я намереваюсь вывести его или её на чистую воду.

Оркестр закончил играть, когда пробило полночь. Музыканты из профсоюза – просто жуткие зануды. Мы всей толпой, внушительной и с ног до головы в блёстках, ещё не отдышавшись, неверной походкой выбрались из бального зала на палубу «Ахелоиды». Ночь была тёплая; ветер дул к Титону, а не наоборот, так что вместо вони в воздухе ощущался острый аромат солёно-серебряной воды, веяло прибрежными сосновыми лесами, пролитым гренадином и сотней разновидностей парфюма, от «Старья № 5» и «Шалимара» до того мускуса с оттенком недавнего интима, который не продаётся ни под какой маркой, но перепутать его с чем-то другим попросту невозможно. Никто даже не думал о том, чтобы отправиться в постель, и гулянка продолжалась снаружи, пока – это важно – стюарды заперли бальный зал, чтобы прибраться. Мы все повисли на релингах, словно ракушки в радужной мишуре, и всё было с миром в порядке, пока он ограничивался всего лишь красивой лодкой, плывущей сквозь прекрасную тьму. Потом начался старый танец: люди разделились по парам, и эти пары – а иногда тройки – принялись исчезать одна за другой, и на палубе стало спокойнее, просторнее, словно её окутал сон. Я была занята с Найджелом – о, знаю, это просто ужасно, вокруг столько роскошных представителей бомонда, а я села на лестнице и разговариваю с бывшим! Я впервые почувствовала себя на свои законные и полноценные сорок. Мне не хотелось забраться за дымовую трубу и приласкать там одну из милых девушек из контрактного отдела или даже попробовать наконец-то поймать в ловушку Вильгельмину Уайльдхарт. Я просто хотела поговорить с кем-то, кто видел меня сопливой и сильно простуженной и всё равно считал, что я очень даже ничего. Найджел всегда был настоящим асом, когда я болела. Он плюхался возле кровати и изображал, будто мои тапочки разговаривают по-дельфиньи, пока я не начинала смеяться, пусть от этого мой кашель и усиливался.

Отклоняешься от темы! Ай-яй-яй, Мэри! И всё-таки я должна была отметить, что разговаривала с Найджелом на лестнице, поскольку это позволяет установить следующее:

1. Я ни разу не видела Перси или Тада между закрытием бального зала в полночь и двадцатью минутами второго.

2. Н. и я сидели на лестнице в кормовой части, которая примыкает к южной стене бального зала, вследствие чего…

3. Мы услышали выстрел сразу же и бросились к главному входу, который стюарды открыли быстро, однако…

4. Некоторое количество людей уже истоптало место преступления к тому моменту, когда я там появилась.

Было много криков, уроненных напитков и плача. Я бежала сломя голову; каблук на левой туфле отломался, но я продолжала ковылять, пока не завернула на полной скорости за огромную резную дверь бального зала – Таду её привезли с Марса только в прошлом году. И я всё увидела. Я увидела всю эту уродливую сцену, словно площадку, подготовленную для съёмок. Бедняга Тад лежал лицом вниз на собственном полу из эбенового дерева, и кровь из него текла как безумная. Крови было намного больше, чем в кино. Когда в кино в кого-то стреляют, получается просто булавочный укол, ну честное слово, а потом появляется маленькая струйка красного. Человек оседает на пол, и всё кончено до следующего дубля. Но кровь Тада хлестала во все стороны. Люди в неё наступали. Иоланда Брун пыталась стереть пятна со своих зелёных шелковых босоножек.