Кэтрин Валенте - Сияние [litres]

«Пятьдесят с чем-то, всё в порядке! Я больше не буду говорить, сколько метров прошёл. Становится трудно понять. Я считал кирпичи, но теперь их нет, и, наверное, я всё равно запутался. Не то чтобы у меня была рулетка. Я просто буду говорить. Должно быть, уже не очень долго». Баритон Максимо, потрескивая и шипя, пропел: «Я сказал моей малышке, что на Венере не бывает дождей, я сказал моей малышке, что небо там розовое, как поцелуй…» – «Итак… как заставить пса прекратить рыть землю в саду? Отобрать у него лопату». Голос маленькой девочки обрушился на наши барабанные перепонки с небес: «Они все рассказывают историю мне…» – «Как зовётся четырёхсотфунтовая горилла? Сэр. Или как она сама захочет.

Или это будет новый хит „Плантагенет Пикчерз“, я прав? [83] Непереводимая шутка (и, возможно, отсылка к первым фильмам о Кинг Конге), основанная на жаргонном выражении «800-pound gorilla» («восьмисотфунтовая горилла»), которым обозначается человек или организация, неподконтрольные в своих действиях никакой другой инстанции. Как чудесно. Я могу просто притвориться, что вы все смеётесь. Намного легче, когда на тебя косо смотрит только грязь. О-о, тут улитка. Типа того. Она ядовито-розовая. И с ножками. Из этого, наверное, можно соорудить шутку. Как называется улитка с ножками?» – «Изыди, обманщик! Знай, с первым лучом зари я стану женой доктора Груэла!»

ЦИТЕРА: Даже по меркам Арло, это ужасная концовка для шутки.

ЭРАЗМО: Концовка была «Ползулюск». Тоже не блестяще. Нет, полевое радио начало терять связь с Арло, и другие трансляции как будто просачивались сквозь то, что он говорил. Семьдесят шесть мегагерц – всего лишь частота, причём популярная. Мы ничего на ней не ловили после того, как прибыли в Адонис, и не думали, что забитые частоты окажутся проблемой. Но микрофон «Эхо» повёл себя не очень-то хорошо после того, как Арло спустился ниже… ну, не знаю. Как я уже сказал, он перестал нам говорить о пройденном пути после пятидесяти метров.

ЦИТЕРА: Не может такого быть, чтобы вы всё запомнили так хорошо.

ЭРАЗМО: Но я запомнил. Мы всё засняли и записали звук. Я всё прослушал где-то тысячу раз по пути домой. До того, как Макс отправился в свой маленький крестовый поход. Я всё помню так хорошо, словно читаю надпись вон на той стене.

Шланг закончился на ста восьмидесяти метрах, плюс-минус. Арло прокричал: «Не переживайте! Думаю, я могу спрыгнуть отсюда, если отсоединю шланг!» – «Знай же, что это не госпиталь, но мой корабль!» – «…заберусь обратно, привязав Горация; до дна тут совсем недалеко».

Мы все орали, чтобы он не отсоединялся, но он не мог нас слышать, я уверен, что не мог. Мы сами с трудом себя слышали. Мы услышали, как он спрыгнул, охнул и отряхнулся. Сказал: «Тут довольно сухо. Я думал, это колодец? Здесь лужи, и всё. Может, есть какой-то донный затвор? Но, Раз… Я не вижу Горация. Я буду искать! Тут столько места! Какие-то рисунки на стенах. Похоже на перья и решётки для игры в крестики-нолики, и, я не знаю, что-то вроде лошадей. Или раковины улиток. Прямо как в тех пещерах во Франции. Я почти не вижу потолок. В Адонисе был резервуар для воды? Если и нет, их песенка всё равно была спета. Здесь сухо как в склепе. Ни капли воды. Господи, это место просто длится и длится, прямо как Канзас…»

«Что такое Канзас?» – заорала Северин сквозь невыносимый шум. Отвратительные помехи выхватили это слово из радиотрансляции и швырнули по-над Кадешем, прямо в тусклые золотые облака. Оно взорвалось тихонько, словно фейерверк в соседнем городе.

«Канзас, Канзас, Канзас».

Из личного киноархива Персиваля Альфреда Анка

[Объектив прикрывает чёрная тряпка. Требование «отключить эту проклятую штуковину» было заявлено и проигнорировано, и всё же тряпка придаёт Кларе безобидный вид. По комнате движутся смутные тени. Виден силуэт сидящей шестнадцатилетней СЕВЕРИН, чьи волосы больше никогда не будут такими длинными.]

ПЕРСИВАЛЬ АНК

Это ради твоего же блага, мой бегемотик.

СЕВЕРИН

Не называй меня так. В этом доме стены покрыты ложью, а не обоями. Не надо приклеивать новый слой. Они не выдержат тяжести.

ПЕРСИВАЛЬ

Ада сказала, ты можешь пожить у неё, пока всё не утихомирится. Мы уедем после Новогоднего парада. Если предпочитаешь квартиру в городе, наверное, можно что-нибудь устроить…

СЕВЕРИН

А как же Мэри?

ПЕРСИВАЛЬ

Мэри в этом году снимает собственный фильм.

СЕВЕРИН

[начинает плакать] Почему? Папа, я хочу остаться здесь. Это мой дом. Разве ты меня не любишь?

ПЕРСИВАЛЬ

Прямо сейчас я оказываю на твою жизнь разрушительное воздействие. И… ты на мою тоже. Я люблю тебя, но мы столкнулись со слишком серьёзными неприятностями.

СЕВЕРИН

О, неприятности всегда происходят. Вечно что-то случается. Находится причина, по которой я мешаю. Какой-то повод, чтобы держаться подальше от меня. Ну и что на этот раз?

ПЕРСИВАЛЬ

Люди… люди говорят, я кое-кого застрелил.

СЕВЕРИН

[СЕВЕРИН резко отстраняется.] Дядю Тада? [ПЕРСИВАЛЬ не отвечает.] Это правда?

ПЕРСИВАЛЬ

Ринни, всё очень сложно…

СЕВЕРИН

О господи.

ПЕРСИВАЛЬ

[Тянется к ней, его тень приближается к её тени.] Дорогая, послушай.

СЕВЕРИН

Нет, не трогай меня. Позвони Аде. Я не задержусь в этом доме ни на секунду.

Жил-был в Краю молока и жажды мальчик, который перехитрил своё предназначение. Знал он это или нет, но поступать таким образом опасно. Предназначение – это тебе не ноготь, который можно обрезать; оно всегда при тебе, мрачно ковыляет год за годом по твоим следам на двух деревянных ногах, с глиняной рукой, и ждёт, крадучись, вынюхивая шанс снова вернуться в игру.

Лишь один раз Анхис, которого все называли Мальцовым Доктором, рассказал взрослому о том, что волновало его душу. Когда ему было восемь и он верил, что самые большие желания-которые-не-были-настоящими-желаниями остались в прошлом, маленький Мальцовый Доктор отправился навестить ведьму (которая на самом деле была не ведьмой, но раздражительной пожилой дамой, зарабатывавшей себе на жизнь в качестве претенциозной гадалки в Суде Париса, одном из самых больших городов в южной части Края молока и жажды, очень далеко от Адониса, где законы против ссор такие суровые, что даже лёгкая перепалка из-за счёта за ужин может стать поводом для изгнания). Ведьму звали Гесиод… впрочем, нет, на самом деле её звали не так. От рождения она была Башак Узун, но пыталась избавиться от этого имени с тех самых пор, как выросла достаточно, чтобы его произнести. Она перемерила много новых имён, прежде чем увидела имя «Гесиод» в красивой книге о древних эпохах Родины, места, где она никогда не бывала и не собиралась бывать. Имя показалось ей золотистым солнечным светом на коричневой, сухой земле, и она взяла его себе, как некоторые юные персоны берут какие-нибудь безделушки, стоит хозяину лавки отвернуться, – пусть даже это было мужское имя. Об этом она узнала гораздо позже, и к тому моменту ей было наплевать. Гесиод влюбилась в лихого ныряльщика и приехала из далёкого Суда Париса на ферму в Адонисе, который был в то время таким молодым, что даже не имел названия. Когда её муж умер в море – отросток мальцового кита коснулся его легко, словно пальчик возлюбленной, – Гесиод взялась за старое, ибо предсказание будущего – это привычка, от которой непросто избавиться.