Тим Пауэрс - Последний выдох [litres]

– Ладно, все это просто чепуха , – продолжал Эдисон срывающимся шепотом, очевидно, уловив мысль Кути. – Когда мне было шесть лет, я сжег отцовский сарай – я попытался… угробить приятеля, который не отлипал от меня добрый год; конечно, в том возрасте я понятия не имел о таких приемах, как взрывание следов петардами! – Он захрипел, что, очевидно, было смехом. – О нет! Сарай я сжег, а отвязаться от маленького друга так и не смог, как не отвяжешься от собственной тени. Так о чем я? Ах да, сжег я сарай – и неужели ты думаешь , что мой отец обсуждал эту историю со мною и называл ее – как это у тебя это называлось?

– Поучительный опыт, – вяло ответил Кути. – Нет, думаю, что он поступил не так.

– А я тебе скажу, как было. Он пригласил всех соседей с детьми прийти посмотреть, и до полусмерти выпорол меня на городской площади нашего Милана!

Кути фыркнул, и через накопленные стариком за последующие годы события в сознание Кути хлынула память об отчаянии, страхе и унижении, которые чувствовал тогда мальчик.

Несколько долгих секунд оба молчали. Наконец Кути прошептал:

– Можно мне теперь надеть носки и обуться?

– Да, сынок. – Старик вздохнул. – Сам ведь понимаешь, что это делалось только для твоей пользы. Когда удастся выкроить время, мы устроим маскировку получше, но и сегодняшний пороховой кекуок, вероятно, собьет с толку твоего – как ты его называл? однорукого убийцу? – на некоторое время. По крайней мере, задержит его. – Рука Кути махнула растопыренными пальцами в воздухе, ладонью вниз, и опустилась на шершавую растрескавшуюся поверхность деревянного столба. – Ты ведь устал, правда? Мы найдем, где поспать, но сначала примем еще одну-две меры предосторожности. Город, похоже, большой, так что возможность у нас будет. Перед тем как все это началось, мне казалось, что я нахожусь в Лос-Анджелесе – это верно?

– Да, сэр, – сказал Кути. – Не в самой благополучной его части.

– Для наших целей это, пожалуй, даже лучше. Давай-ка пройдем несколько кварталов на восток и постараемся держать глаза открытыми.

– И какой дорогой идти на восток?

– Поверни направо у того фонаря. Дорогу лучше всего спрашивать у призрака.

В кабинете на первом этаже принадлежавшего ему дома Соломон Шэдроу наконец прекратил всматриваться в горизонтальную белую линию на телевизионном экране и потащился к письменному столу, чтобы продолжить подготовку ежемесячной документации.

Ему совершенно не нравилась линия, красующаяся на экране, но, по крайней мере, экран перестал шевелиться.

В конце концов он отодвинулся вместе со стулом от стола; он подписал все октябрьские чеки, после чего тщательно подсчитал баланс, оставшийся на счету. Когда же он уставился на потрепанную бухгалтерскую книгу, ему пришло в голову, что стружка очиненного карандаша похожа на шелуху от чеснока и лука – его стол выглядел так, будто кто-то рубил на нем мясо на battuto [33] Фарш (итал.). .

Чеснок и лук – он не забыл, что любил их, хотя уже не помнил их вкуса. «Что-то, связанное со свежим потом, – подумал он, вставая на ноги, – и учащенным горячим пульсом».

Его чашка с чаем из «ешь и плачь» была чуть теплой, но он допил остатки напитка и даже, запрокинув чашку, дождался, пока стекут последние липкие красные капли. Чашку он поставил на обложку старой чековой книжки и взял из ящика баночку нюхательного табака «Гуди».

Когда он, вытряхнув кучку коричневого порошка на согнутый сустав большого пальца, поднес его к носу, то сначала взглянул на высокую встроенную полку, на которой стояли три его игрушечные свинки. В те полминуты, когда на экране телевизора дурила линия, они рыгали, как невоспитанные мальчишки, но – он снова посмотрел на экран, чтобы убедиться, – линия оставалась неподвижной, и свиньи молчали. У Джоанны было включено радио, и единственным звуком в кабинете был напористый голос Брюса Спрингстина, поющего «Танцы в темноте».

– Слишком громко? – спросила Джоанна с кушетки, где лежа читала дамский журнал.

Шэдроу втянул в нос понюшку и глубоко вздохнул:

– Нет. Только что закончил. Счета за коммунальные услуги съедают меня живьем. А теперь покормим чудищ. – Он поднялся на ноги и поковылял к полкам.

– О, конечно. – Она повернулась к завешенному окну и позвала: – Эй, чудища! Динь-динь-динь!

Шэдроу выдернул две белые бумажные тарелки из разорванной целлофановой обертки и поставил их на журнальный столик. На одну он вытряхнул горстку сухого корма «Хэппи кэт» из коробки, лежавшей на кресле. Потом вынул горстку гладкой гальки из кармана рубашки и рассыпал по другой тарелке.

Минувшим летом он ездил вместе с Джоанной на ярмарку округа Ориндж, и в одном из выставочных залов его внимание привлек экспонат под названием «Банкет коллекции каменной еды». Экспонат представлял собой эклектичный набор блюд, расставленных на кружевной скатерти: на одной тарелке лежали гамбургер, соленые огурцы, картофель фри, маслины и что-то похожее на ломоть паштета, на другой громоздилась стопка блинов с несколькими зубчатыми кусками масла наверху, рядом с яичницей-глазуньей и двумя ломтиками недожаренного бекона. Также там имелись чахлая жареная индейка с носочками из гофрированной бумаги на костях ножек, тонкий тост, вареное яйцо в специальной чашечке. Хитрость заключалась в том, что все это было обычными необработанными камнями. Кто-то долго лазил по пустыням запада, чтобы найти камни, похожие на продукты.

Тогда он подумал, не довелось ли какому-нибудь старому оборванцу сесть за этот стол и засунуть салфетку под засаленный ворот неимоверно грязной рубахи. Там была еще банка из-под какой-то пряной закуски, вспомнил Шэдроу, наполненная крошечными кубиками зеленого стекла – прыткий старый призрак мог бы, вероятно, сожрать добрую ложку, прежде чем его выбросят взашей.

С тех пор, вот уже несколько месяцев, он по ночам ставил две тарелки – одну, как всегда, с кошачьей едой для опоссумов и одну с аппетитными на вид камешками для бедных голодных старых блуждающих призраков. Возвращаясь с яхты по утрам, он часто заставал тарелку для камешков пустой. Недавно он увидел в каталоге комплект стеклянных леденцов от «Микас парклейн» по отпускной цене в восемнадцать долларов и решил купить немного, чтобы выкладывать их холодными рождественскими ночами.

Когда-то он прочитал, что китайцы зарывают сырые яйца в землю, а через несколько лет выкапывают и едят их. Думая об этом, он только радовался тому, что не помнит ощущения вкуса чего-либо, но, очевидно, Лоретта Деларава была не столь разборчива – она не имела ничего против поедания того, что давно утратило свежесть.