Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

– Так ведь это не его область, – окончательно растерялся Шан.

– А Суслику что с того? – вновь усмехнулась женщина. – Раз у него родня в больших чинах, какая ему разница, где – главное, что богатая и знатная. Это мы понимаем, что власть областного наместника заканчивается на границах области. А он уверен, что довольно Наместнику написать письмо, погрозить и мзду предложить, и мигом все грехи с него спишутся. Глядишь, еще и в чинах продвинется. И ведь уверен, сквернавец, железно уверен, что Тайэ станут его покрывать.

– Если бы только! – вздохнула старуха Син. – Он еще уверен, что он самый что ни на есть из себя роскошный подарок, и стоит ему только постараться, госпожа вот прямо вся ему в объятия и упадет. Изводу на него нет!

Это было настолько невообразимо нелепо и мерзко, что Шан сначала даже не понял, что именно сказала служанка. А когда понял, освирепел.

Какой-то напыщенный Суслик посмел… посмел… пусть даже в мыслях… да что он вообще о себе воображает! Кто он – и кто Дама Тайэ!

Не в знатности дело – этот Су семейству Тайэ вроде как родственник, пусть и по женской линии. И не во внешности – на лицо Су вполне благообразен, даром что суслик сусликом. И не в годах – ему лет сорок, Наставник куда постарше его будет. И не в том даже, что Дама Тайэ – мужняя жена; для всяких там сусликов это едва ли помеха. Да он уже мысленно Наставника Тайэ схоронил – ишь, как суетится!

Но как он посмел даже помыслить… как только в головенку свою забрал, грызун несчастный, покуситься на волшебную красоту Дамы Тайэ!

А Дама Тайэ была именно что волшебно хороша.

Красота ведь бывает разной. Бывает надменная красота. Злая. Такая, что унижает, пригибает к земле. И такая, что выпивает всю радость из души, заставляя терзаться болью о несбыточном. Да мало ли какая еще!

Дама Тайэ была так прекрасна, что рядом с ней Шан напрочь забыл, насколько сам он некрасив. Его злополучная внешность, его нищая юность, его низкое происхождение – все это было совершенно неважно рядом с ее сияющей красотой. Разве важно весенней листве, богат ты или беден? Разве солнечный свет, согревая тебя, спрашивает, красив ты или уродлив? Разве пение птиц хоть на один звук изменится оттого, что их слышит вельможа или простолюдин? Лицом к лицу с этой невероятной женщиной Шан чувствовал себя, словно лицом к лицу с рассветом или мелодией. Совсем недавно он говорил Тье, что никогда не видел внутреннего сада семейства Тайэ – а сейчас он любовался им. И возжелать Даму Тайэ казалось ему таким же кощунственным и нелепым, как захотеть украсть благоухание цветов этого сада. Если у кого и есть право на аромат цветов, так только у земли, в которую вросли их корни – а землей Дамы Тайэ был ее муж. Теперь, когда он был не просто голым и мокрым потерпевшим на столе квартального лекаря, а полулежал, опираясь на подушки, его лицо было спокойным и значительным. Древняя мощь угадывалась в нем, скрытая сила земли.

И чтобы какой-то суслик…

– Кошенька! – ахнула Дама Тайэ. – Да что ты такое говоришь! Быть того не может!

– Балда, – беззлобно провочала служанка. – Вот как в девушках была балда, такой и осталась. Под самым носом у себя простых ведь вещей не видишь. Не может, не может… еще как может. Это только ты и не замечала.

– А господин замечал? – заинтересовался Шан.

– Конечно же, – подтвердила Кошка. – Он ведь не вчера родился. Да все видели. Это госпожа только по доброте душевной… а так – попробуй не заметить! Он просто госпожу расстраивать не хотел, вот и не говорил ей. К чему ей про такие пакости знать, раз он все едино этого суслика выставить собирался. И он, и господин Наместник.

– А что ж не выставили? – Шан все еще не мог унять негодования.

– Так ведь день рождения, – вздохнула служанка. – Этот суслик ведь как рассчитал – явился за неделю до дня рождения господина. Кто бы его иначе и вообще в дом пустил, шелупонь этакую!

Шан тоже вздохнул. Нерушимый обычай – никому не может быть отказано в гостеприимстве, если гость, пусть и трижды нежеланный, явился в течение недели перед днем рождения. Только на четвертые сутки после празднования можно прогнать находника, незванным навязавшегося в дом.

– Господин бы его как раз завтра и выгнал. А теперь он лежит – а потом опять нельзя будет. Уже послезавтра будет нельзя – опять день рождения. У сына госпожи.

М-да… невеселый праздник ожидает Второе Крыло.

Что-то в этой мысли показалось Шану важным, но он никак не мог понять, что именно и почему. Картина и без того вырисовывалась крайне занятная.

– Зато я не лежу. – Дама Тайэ вновь была разгневана – и немудрено. – И если его Первый Взлет не вышвырнет из дома завтра же, я сама это сделаю.

– Не получится, – с сожалением возразил Шан. – Пока следствие не закончено, никуда ему уезжать нельзя.

– Верно, – кивнула Дама Тайэ. – Я не подумала.

– Значит, он так и будет тут околачиваться? – расстроилась Кошка. – На госпожу пялиться, младшего господина пугать…

– Ну, думаю, под домашним арестом ему это будет делать затруднительно, – усмехнулся Шан.

– А вот это правильно! – мстительно обрадовалась Кошка.

Тут послышался тихий стук, дверь отворилась и в комнату вошли трое слуг со столиками-подносами, по одному для каждого. Они ловко расставили столики, повернув их ручки из бокового положения вниз, тем самым превращая их в ножки.

Шана при виде этого зрелища взяла оторопь.

Не сказать, чтобы столики были какими-то невиданно дорогими, изукрашенными перламутром или позолотой. Обычное талисманное дерево гладкой полировки, пусть и редкостно красивое. И магическая черта по краю столика была ему не в новинку – чары, сохраняющие горячие блюда горячими, а холодные – холодными, не так уж и редки. Их можно встретить в любом мало-мальски приличном трактире. Но вот сами блюда – а точнее, их изобилие…

Два разных горячих супа, по чашке каждого. Исходящий паром свежесваренный рис. Узкие полоски мяса, от одного запаха которых рот наполнялся слюной. Соленые овощи. Умопомрачительно ароматные мясные ушки-пельмени и соус к ним. И целое блюдо чудесных крохотных пирожков. Не упоминая, разумеется, чай – как же без него?

Шан был ошеломлен. Он привык ограничивать себя в еде. Не из скупости – а потому что вырвался из нищеты, и отлично знал, что делается с теми, кто не только вырвался, но и дорвался. И не желал, чтобы это случилось с ним. Даже в ту пору, когда он только-только начал нормально зарабатывать, когда его состояние однозначно определялось словами «глаза больше желудка», он обуздывал себя. А сейчас, когда он это состояние избыл, перед ним оказалась такая прорва еды, что он растерялся.

– Да я ж все это не съем! – взмолился он. – Лопну!