Михаил Фиреон - Рыцари Гирты [СИ]

— Гирта объект Восемь «Яма» — пояснил граф — материалы об этом объекте засекречены постановлением специальной комиссии. Возможно там, на дне, червоточина, или пространственно-временной разлом, а может она просто очень глубокая. В Клоаку пытались спускаться, исследовать ее, но никаких веревок, ни тросов не хватает, чтобы даже примерно понять, какая глубина у этой дыры, и что на самом деле там внизу, на ее дне.

Поезд понемногу ускорял ход. Колонны и провал по правую руку исчезли в темноте. Остались только по левую, где проходил несущий высоковольтный кабель технический туннель. Принцесса кивнула маркизу Дорсу и позвала его обратно в помещение.

Тут уже засветили газовые рожки, что дублировали электрический свет, который не горел. Дышать в вагоне стало намного легче чем снаружи в туннеле, хотя и было немного душно: огонь выжигал зловоние, оставляя кислый влажный запах жженого газа и горячего железа. Под полом медленно стучали колеса. Все расселись по скамейкам и кушеткам. Положив руки на колени, в тягостном ожидании, смотрели перед собой и в окна, в темноту, мерцающую какими-то иногда попадающимися в туннеле техническими элементами. Бессмысленно молчали, как это всегда бывает с теми, кто только что сел на поезд, но еще не освоился в нем и сидит в каком-то иррациональном пространном ожидании, как будто бы только отойдя от платформы, он вот-вот уже должен приехать и надо уже готовиться выходить. Но прошла пара минут, и вот кто-то из рыцарей первым достал фляжку, налил всем в жестяные кружки по чуть-чуть и, спросив разрешения у герцогини, получив его, закурил. Фарканто повесил свой шлем на крючок для мантий, тут же пристроил свои портупею, поясную сумку и меч.

В конце вагона была еще одна дверь. Принцесса Вероника открыла ее, заглянула: за дверью был железный тамбур на три двери. Две по разным сторонам вагона и еще одна назад, против хода движения. Снаружи горел сигнальный газовый рожок. За стеклом торцевого окошка тускло мерцали бесконечные, убегающие в темноту рельсы.

Здесь стоял крепкий запах смолы и табачного дыма, и даже вонь нечистот не могла перебить его: судя по всему тут курили, чтобы не задыхаться в общем помещении.

Принцесса принесла из салона свой темно-синий дипломат и газовую лампу, позвала за собой маркиза. Закрыв дверь в вагон, устало сбросила свой тяжелый плащ, подстелила его на пол, села на него, поджала ногу, откинулась головой к стальной переборке, устало прикрыла глаза, положила тонкую руку поверх колена. Заскребла ногтем какое-то пятно воска от свечи, которое успела поставить на свои черные широкие, с карманами на бедрах, похожие на военную униформу, изготовленные из плотной синтетической ткани, брюки. Мечтательно и печально улыбнулась каким-то своим мыслям.

— Мы так ездили… — немного подумав, произнесла она ласково, мягко и тихо, совсем не тем командным холодным голосом, каким обычно говорила со всеми в Гирте — с Даниилом, Акселем, Лизой и остальными… Это было так давно…

Борис Дорс присел рядом с ней, коснулся пальцами ее руки.

— Вокруг Столицы есть кольцевая. Мы брали билеты просто так, чтобы куда-нибудь поехать… Мне тогда было пятнадцать, Лизе шестнадцать. Акселю почти восемнадцать. Он был у нас совсем старик. Мы тогда только поженились с Даниилом, пили, курили, смеялись на весь вагон, ели тортики, и все что покупали на станциях, задирали пассажиров. Проводник гонял нас, ругался, потому что мы постоянно натрясали в тамбурах пепла, бросали окурки и фантики от конфет. А еще я разбила бутылку ликера, все стало липким, мы натоптали, разнесли эту грязь по вагону, загадили все купе…

Она вымученно улыбнулась. Борис Дорс устал сидеть на корточках, сел на плащ рядом с ней. Она обхватила его локоть и положила голову ему на плечо. Громко лязгнула железная ручка двери, заглянула рыжая Лиза, сказала «Все ясно» и хотела было уйти, но принцесса бросила ей хриплым и грубым голосом.

— Дай курить — требовательно протянула руку, устало оскалилась, вытянула шею.

— У самой мало — ответила та, но все же дала им с маркизом по папиросе и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Они подломили папиросы, как научил министр Динтра, и прикурили от газовой лампы с которой Борису Дорсу пришлось снять плафон, об который он обжегся, какое-то время сидели и молча курили, задыхались от едкого дыма, но старались не упустить ни одной капли, наслаждались его горечью и крепостью.

За окнами все также было темно. Только пару раз что-то сверкнуло во мраке, но маркиз и принцесса слишком устали, чтобы вставать и приглядываться, какую очередную тайну подземелий Гирты они только что проехали, безвозвратно оставили позади, в темноте.

— …А теперь мы едем неизвестно куда во мглу и вокруг нас только смерть… — заключила принцесса — …мы заберем в Башне Тсурбы аварийный ключ ручного управления Станциями, а потом подложим под нее и корабль Парталле, заряд, подорвем их…

— Но зачем тут мы? — спросил Борис Дорс — это же дело для инженеров.

— Просто так — энергично бросая бычок на пол, к переборке, печально ответила герцогиня — просто мне захотелось проехаться на поезде вместе со всеми, вспомнить как это было тогда, в другой жизни, почти что в детстве… Можно было бы конечно покататься как-нибудь потом, между делом. Устроить экскурсию по всем линиями, но сейчас это все совсем по-другому. Потому что после сегодняшнего дня все изменится, и когда-нибудь мы тоже будем вспоминать все что произошло за последние недели с нами как какой-то чудной и дивный сон, как рассказанную на ночь грустную историю о том, чего никогда и не было на самом деле и тем более которая никогда больше не повторится. Будем жалеть о безвозвратно прошедших годах, как люди, что со сладкой ностальгией и горечью, как и я сейчас, вспоминают былые дни. Школу, университет, друзей, первое путешествие, первую исповедь, первый поцелуй, первые надежды и слезы любви. Все самое яркое и самое ценное в нашей жизни. Не потому что оно ушло и его больше не будет, а потому что первый раз всегда ярче и лучше, так, как никогда больше не будет в этой серой печальной жизни. Все изменится, и если бы мы остались там, наверху, мы бы точно упустили что-то важное, эти волнения, эту поездку в темноту и неизвестность, эти переживания и память о прошедших годах, на которые можно оглянуться, этот опыт, что делает нас лучше и сильнее: все то, что делает нас людьми. Живыми творениями Божьими, способными плакать, страдать, лить слезы, бояться, верить, надеяться, терпеть. Все что случилось сегодня… все что мы узнали за эти дни… Мы никогда не станем прежними. Как и Гирта, которая тоже изменится. И теперь у нас будет очень много работы, много дел, много всего, когда надо поступить так, как будет лучше для всех, а не по заповедям или велению сердца. Ты уже понял это, а я так живу с тех самых пор, как меня начали готовить к возвращению в Гирту, и так теперь будет до самой нашей смерти. Это наш скорбный путь, наш долг, наше служение. Принцесса и Герцог не должны сидеть на полу в тамбуре поезда. Просто не должны, как не должны сами наливать себе кофе, сами стелить себе постель, потому что им не положено, и другого такого случая у нас не предвидится. Я устала и просто хочу позволить себе эту слабость последний раз, хоть на эти десять минут, пока мы не приедем.