Дарья Иорданская - Во имя Абартона

Однако, сбегать себе Мэб запретила.

Постояв еще минуту, она собрала в кулак всю свою решимость — ее, как оказалось, было немного — и на ватных, подгибающихся ногах подошла к двери Реджинальда. Занесла руку, чтобы постучать. Она просто зайдет и справится о его самочувствии. В конце концов, может же она волноваться за своего коллегу. Мэб опустила руку, чувствуя себя совершеннейшей идиоткой, причем и потому, что хочет сказать, и потому, насколько боится это сделать.

В итоге, промаявшись еще какое-то время, она все-таки постучала. Ответом ей была полная тишина. Еще минута раздумий и сомнений — сколько их уже накопилось! — и Мэб приоткрыла дверь. Тишина.

Комнату освещала единственная лампа у кровати, как сейчас обратила внимание Мэб — строгая на вид, но дорогая и не лишенная изящества. И очень простая. Похожая на Реджинальда своими простыми формами и ощущением немалой ценности. Мэб тряхнула головой, пытаясь избавиться от таких нелепых, глупых, даже смешных мыслей, и сделала небольшой шаг. Реджинальд спал. Лег не раздеваясь, даже не разувшись, и теперь спал поверх покрывала, обнимая подушку. Растрепавшиеся волосы падали на лоб, но не давали достаточно тени, и когда свет от лампы падал на глаза, мужчина морщился.

Еще минута на размышления была уже совершенно лишней. Мэб обругала себя за все те глупости, которые успела надумать и запланировать, прошла через комнату, стараясь ступать тихо, чтобы скрипучие половицы не разбудили Реджнальда, и отодвинула лампу в сторону. От нее пахло металлом и нагретым камнем. Потом, ворча под нос, Мэб расшнуровала и стянула с Реджинальда ботинки, отставила их в сторону и потянулась за пледом. Реджинальд пробормотал что-то во сне, тихо и неразборчиво. Мэб замерла, боясь пошевелиться, издать хоть один звук. Что он сказал? Однако Реджинальд также не издал больше ни звука. Мэб укутала его плечи пледом, погасила лампу и присела на край постели. Провела ладонью по щеке мужчины, чувствуя пальцами отросшую щетину. Непривычно было видеть Реджинальда таким, слегка неряшливым; обычно он идеально одет и застегнут на все пуговицы, с галстуком, узлу которого позавидовал бы и отец. Непривычно и приятно отчасти, словно на скрытая сторона Реджинальда принадлежит только ей.

От этой мысли Мэб тоже отмахнулась. Пальцы ее продолжили ласково поглаживать лицо мужчины, перебирать его волосы. Реджинальд снова пробормотал что-то сквозь сон, поднял руку и накрыл ее ладонь, чуть сжал.

— Спи, — Мэб аккуратно вытащила свои пальцы и поднялась, отчетливо понимая, что пытается сейчас сбежать.

И сбежала, сбежала куда поспешнее, чем требовалось, скрипя на каждом шагу. Реджинальд, измотанный, все еще страдающий от последствий магического истощения, так и не проснулся.

В своей комнате Мэб постояла некоторое время на пороге, потом подошла и раскрыла окно. Обычно она так не делала, но в последние дни приобрела из-за Реджинальда эту привычку, оказавшуюся приятной и полезной. Из сада пахло цветами и совсем немного — гнильцой. Нужно вырезать увядшие цветы, пока не налетели какие-нибудь вредители, питающиеся ими. И найти садовника, который присмотрит за розами и травным огородом, до конца каникул.

Тут Мэб оборвала себя. Хватить строить планы, хватит думать о возвращении в этот коттедж. Хватит. Пока не нужно.

Она легла в постель, также не раздеваясь, сложила руки на груди и принялась рассматривать потолок. Будь на нем написано откровение, это бы сильно помогло Мэб, мысли которой метались с предмета на предмет, меняя одно решение за другим. Исчезнуть до рассвета. Поговорить с Реджинальдом. Признаться. Хорошенько обдумать. Убедиться в своих чувствах. Задвинуть их куда подальше. Поговорить с Реджинальдом. Не поднимать больше эту тему. Исчезнуть до…

Резкий звонок заставил Мэб подскочить на месте так резко, что в спине что-то хрустнуло. Комнату заливал яркий солнечный свет; судя по всему, было уже заполдень. Звонок снизу продолжал надрываться, и Мэб не сразу поняла, что это чарофон. Линии были проведены во все коттеджи здесь и во все дома профессорского городка, но Мэб редко ими пользовалась. Громкий, металлический звон застал ее врасплох. Не до конца проснувшаяся, с глазами зудящими так, словно в них песка насыпали, она скатилась с кровати, кое-как разыскала туфли и медленно пошла вниз. Звонок все надрывался и надрывался, человек оказался удивительно настойчив.

— Алло? — голос у Мэб со сна был хриплый и походил на воронье карканье.

— Аристократическое похмелье, кузине? — рассмеялся собеседник.

— Квентин? — Мэб моргнула несколько раз, собирая разбегающиеся мысли. — А, Квентин. Да, в смысле, нет. Доброе утро.

Она бросила взгляд на часы, висящие в прихожей вечным напоминанием профессору не опаздывать на лекции. Мэб не всегда отличалась пунктуальностью, увы. Сейчас часы показывали двенадцать — двадцать четыре, и она безбожно опоздала повсюду. А ведь в Абартоне, кажется, еще не завершились все экзамены. Если о них, конечно, не позабыли за всей этой суматохой.

— Можешь спать спокойно, дорогая кузина, — продолжил с улыбкой в голосе Квентин. — Никакие приворотные зелья им не грозят. Ни официально, ни на черном рынке ничего из тобой перечисленного не продавалось в последние четыре года. Так, чтобы кануть во мрак, имею в виду. Из-под полы сейчас больше «волосами Вероники» торгуют.

— Это что такое? — рассеяно спросила Мэб, пытаясь осознать сказанное.

— Наркотик. С тебя, дорогая кузина, бутылка басмельенского когда я в августе наведаюсь в Имение. Целую, — и Квентин повесил трубку, всегда такой настойчивый и порывистый.

Мэб медленно положила трубку и повернулась на скрип ступеней. Реджинальд, бледный и растрепанный, стоял на лестнице, глядя на нее сверху вниз. Лицо оставалось в тени, и Мэб дорого бы дала, чтобы увидеть и понять его выражение.

— Что-то случилось?

— Кузен Квентин. Говорит, что ни официально, ни на черном рынке запретные ингредиенты не всплывали. Так что я решительно не знаю, откуда в Абартоне взялись «Грезы спящей красавицы».

— Действительно, — эхом отозвался Реджинальд. — Откуда…

Реджинальд спустился на несколько ступеней, не сводя взгляд с Мэб, застывшей с чарофонной трубкой в руке. Слова сбили его с толку, и разом позабылось все, что он собирался сказать сегодня с утра. Впрочем, это также избавило его от мучительной необходимости выбирать между глупым признанием — и серьезной опасностью быть отвергнутым — и сухим прощанием.

— Твой кузен уверен?

— Ты только что оскорбил единственного моего приличного родственника, Эншо, — хмыкнула Мэб, возвращая трубку на рычаг.