Мария Бородина - Завтра я стану тобой

– Какие глупости вы говорите, – я попыталась изобразить возмущение. – Младший господин всего лишь обратился ко мне за помощью, и я получила от него помощь в ответ! У него не может быть избранницы. Младший господин потерян!

– Потерян? – нефилимка приподняла бровь. – Не может быть такого. Никто и никогда об этом не слышал. Младший господин кутит с женщинами, как свободный. Скажу по секрету, мы всё ждём, когда он сделает выбор. Всё-таки, в его возрасте пора определяться.

Тошнота стиснула горло. Я прокашлялась, прикрыв рот ладонью. До чего же мерзко слышать неприятные вещи о человеке, который был с тобой порядочен и участлив, позаботился о тебе, как о родной сестре, и вытащил из настоящего болота! Кутит с женщинами?! Кто бы мог подумать. За весь день я не услышала от Линсена ни одного грязного намёка. Если, конечно, не считать приставанием его стремление прикасаться. Даже когда я плакала, он обнимал меня не как женщину…

Хорошо, что кругом темнота, и нефилимка не видит, как я побледнела.

– А что вы вообще слышали о нём? – я попыталась придать своему голосу серьёзное выражение.

– Ничего, – отрезала нефилимка. – И вы ничего не слышали. Пусть наш разговор останется между нами, милая госпожа. Приятных вам снов.

Тележка загромыхала по паркету. Облачко оранжевого света пронеслось по стене, подсветив рельефный узор обоев. Когда дверь закрылась, и темнота одеялом опустилась мне на спину, я позволила себе выдохнуть.

Я уснула лишь под утро. Потому что появилась ещё одна тема, которую я должна была обдумать.

– Ушла? – жрица Василенко с деланным сочувствием погладила моё плечо. – Ну и правильно сделала! Давно пора было. Всё смотрела-смотрела на тебя и думала: как же молодая, красивая и умненькая жизнь отдала такому разгильдяю?

Два водянистых глаза уставились на меня из-под трагично изогнувшихся бровей, и я попыталась стереть с лица презрение. Гэйхэ Василенко была из тех, кто собирает сплетни и чешет языком направо и налево, льстит сильным и самоутверждается за счёт слабых. Я терпеть её не могла, и она прекрасно об этом знала. И, должно быть, испытывала ко мне те же чувства. Однако я вынуждена была поддерживать с Василенко формальные отношения, ибо она так хорошо могла настраивать коллектив против неугодных, что ей позавидовали бы самые отъявленные интриганы.

– Ага, – протянула я, деланно соглашаясь.

Шири, сидящий напротив, скривил лицо и раздражённо поднял крылышки. За долгие циклы совместной работы он научился понимать мои чувства, как никто другой. Больше всего я боялась, что весть о разрыве с мужем долетит до ушей Василенко. Потому утром дала себе зарок, что на работе буду молчать о произошедшем в тряпочку. Но я просчиталась. К тому моменту, как я распахнула дверь, Василенко уже всё знала! Как и следовало ожидать, в курсе событий оказалась вся амбулатория: от госпожи Стоун до младших помощников.

– Молилась всё Покровителям, чтобы тебе дочь послали, – продолжала причитать Василенко. – Чтобы твой бессовестный хоть пользу принёс своим жалким существованием.

– Ага, – проговорила я сквозь сомкнутые зубы. Считать Йозефа жалким не хотелось. Потому, что мысль о двенадцати годовых циклах, выкинутых в никуда, пугала до тряски в коленях.

– И где ты теперь? – Василенко вздохнула с такой горечью, что я едва удержала слёзы.

– В гостинице, – произнесла я. – На вашем участке.

– Это в «Чёрной гвоздике» то? – Василенко всплеснула руками. – И как?

– Замечательно, – ответила я без эмоций. – Чудесное обслуживание, живая музыка, удобства в номере и ресторан на первом этаже, где постояльцев бесплатно кормят.

Жрица Василенко рассмеялась. Её сморщенное лицо на миг сделалось открытым и почти красивым. Но лишь на миг.

– Я что-то не то сказала? – с непониманием пожала плечами.

– Когда я слышу про «Чёрную гвоздику», – пояснила Василенко, – я каждый раз вспоминаю тот случай.

Я подняла на неё вопросительный взгляд. Из вежливости. Меньше всего мне хотелось слушать сплетни.

– Циклов шестнадцать назад, – продолжала Василенко, энергично размахивая руками, – хозяин «Чёрной гвоздики» Винченцо Морино что-то не поделил с Ленор Лазовски.

– С Лазовски?! – как только я услышала знакомую фамилию, пассивность ушла. Глаза моментально полезли на лоб. Василенко сыграла на моих слабостях, и я поддалась на провокацию. До чего же глупо!

– Она молодая тогда была, красивая, – протянула Василенко. – А он уже был потерян, и один тащил сына.

– Так младший и старший Морино – это отец и сын?

– Ну да. Полагают, что Винченцо колёса к ней подкатывал тайком. Да не приняла, а ещё и угрожать начала, что в Пропасть отправит за презрение к Устоям и Положениям. Негоже, мол, потерянному на женщин заглядываться. Но тот не сдавался. В итоге Ленор прокляла Винченцо и его дело. От «Чёрной гвоздики» целый месяц шёл отвратительный запах, да такой сильный, что все постояльцы разбежались!

– Лазовски талантлива, как ни крути, – заметила я. – Вот только не помню я такого.

– Конечно, не помнишь, ты же была подростком, – Василенко пожала плечами. – А вот я запомнила очень хорошо. Я как раз завязала со жреческим активом и пришла работать в амбулаторию. И в первый же день попала туда на вызов! Пахло так, словно в каждом углу по крысе сдохло!

– Интересно, – выдохнула я, – а кто же снял проклятье?

– Понятия не имею. Но по репутации «Чёрной гвоздики» это всё здорово ударило. Целый годовой цикл Винченцо работал себе в убыток.

Василенко подавала информацию с таким колоритом и самозабвением, что мне почти удалось учуять запах разложения. Она всегда обсасывала чужие несчастья до косточек. Неважно, кому в окно прилетал камень – местному фонарщику или члену Совета – Василенко непременно об этом знала. И бралась рассуждать о его цвете, форме и размере. И о звуке, с которым он разбил стекло.

– Сейчас не похоже на то, что он терпит убытки, – отметила я назло.

– Наглецам везёт, – проговорила Василенко с неожиданным негодованием. – Он просто умеет прибирать к рукам чужие деньги.

Для приличия я улыбнулась и кивнула. Злорадствовать над прошлыми бедами старшего господина мне совершенно не хотелось. Более того: вчера он показался мне неплохим человеком. Пусть издали, но всё же.

Василенко довольно блеснула глазами и, тряхнув светло-зелёной юбкой, торчащей из-под униформы, вышла. И только после того, как за ней захлопнулась дверь, я осмелилась скорчить недовольную гримасу.

– Стерва, – заключил Шири.

– Ещё какая, – согласилась я. – Лазовски и то приятнее. По крайней мере, говорит всё в лицо.

Медленно разогнув затёкшие ноги, я встала. Подошла к окну и зажмурилась от солнечного света. Куст жасмина бил в стекло растопыренными пальцами веток. Дорожка перед парадным входом пустовала. Посетителей сегодня оказалось немного, и после восьми принятых занемогших выдалось долгожданное окно. Но даже хорошее стечение обстоятельств не спасало от тягостных мыслей.