Мария Бородина - Завтра я стану тобой

– Провались уже, Линсен Морино! – проплакала я, отвернувшись к стене. Больнее разочарования в моей жизни не случалось.

– Пожалуйста, Сирилла, – выдавил он через силу. – Ответь мне на один вопрос, и я уйду.

– На один! – я вытирала слёзы. – Не более того.

– Кто с тобой на этой картине? – он бросил взгляд на дорогой мне портрет.

– Сестра! – закричала я. Эмоции кололи сердце, как битое стекло. – А теперь уходи!

– Где она сейчас? – Линсен приподнял бровь.

– Это второй вопрос! – в ярости развернулась и толкнула его. – И я не обязана на него отвечать!

– Где твоя сестра, Сирилла? – повторил он вопрос, словно не слыша меня.

– Я не хочу говорить об этом! – закричала я в истерике. – Молчи о ней, если не хочешь худшего! И, пожалуйста, оставь меня!

– Несколько минут назад ты хотела, чтобы я остался, – Почтенные Покровители! Он ещё и издевается.

– Знала бы я, что это всё напускное, не подпустила бы тебя и на пушечный выстрел!

Помявшись, Линсен распахнул дверь, впустив в номер аромат остывшего воска и чужих шагов. Уже на пороге застыл и бросил взгляд через плечо.

– Я был искренним с тобой, Сирилла, – выговорил он на прощание. – Настолько, насколько мог себе позволить. Жаль, что ты оказалась не той, кого я в тебе увидел.

***

Мы ещё не успели срастись, но разъединяться оказалось тяжело. Болели губы и сердце. И странная, неосязаемая субстанция, заполняющая лёгкие. Хотелось плакать, но для Линсена Морино было жалко и слезинки. Каждый раз, когда веки начинало щипать, я вспоминала, как он перехватил мои запястья, оборвав поцелуй. Память добавляла масла в огонь, напоминая, как он нарочито придирался к каждому слову в амбулатории. Слёзы отступали. Оставалось недоумение.

Тридцать битых минут я прижималась лицом к подушке, вдыхая аромат свежевыстиранного и открахмаленного белья. Вкус порочных поцелуев Линсена горел на губах. Дремота то и дело накатывала, как океанская волна в разгар шторма, и тащила за собой. Но на грани сна и бодрствования глаза непременно раскрывались, и всё начиналось сначала.

Пиджак Линсена небрежно кучковался на стуле. Золотистые пуговицы поблёскивали во мраке. Интересно, вернётся ли он за ним? И если явится, то когда? Вероятно, выждет момент, когда я отлучусь. Вот и думай теперь, что его так обидело, и где я оплошала. Неужели виною всему сравнение с нефилимом?

Почему я вообще занимаю этим мысли?! Это я должна обижаться!

Мало-помалу, сон подступал, и бороться с ним становилось всё сложнее. Тревожная дремота окутала тело тёплым коконом. Погладила плечи, как мать, и одурманила голову. Перед глазами понеслись образы и лица. Деревья, крыши и облака, похожие на лохматых овец. И Сиил. Моя дорогая Сиил.

Незнакомый звук вырвал из сна, едва глаза смежились. Думала подойти к окну, но лень и усталость намертво приковали к постели. Что-то массивное с грохотом обрушилось снаружи. Потом утреннюю тишь разбавило ржание лошадей и возня. Приглушённые голоса наперебой перекрикивали друг друга. Слова различить не получилось: стекло заглушало внешние шумы. Но, судя по интонациям, снаружи ругались. Трещали доски, падали предметы. А я всё не осмеливалась выглянуть, опасаясь ввязаться в очередную передрягу.

Когда голоса и звуки стихли, от сердца отлегло. Лошади заржали снова. На карикатурно-высоких нотах заскрипели колёса повозки. И ночь вернула былую тишину, отправив путников в никуда.

Я смежила веки, но больше сон не шёл. Предательница память снова отправляла меня на крышу, в звёздную высь. В тесные объятия Линсена Морино. Туда, где ночь срывала с губ клубящееся дыхание и смелые слова. В те мгновения, когда Линсен не притворялся и был собой. А я не думала ни о чём, кроме его шёлковых губ.

Не удержавшись, протянула руку и ухватила валяющийся на стуле пиджак. Прижала к груди, как любовника, вдыхая горький аромат мелиссы. Накинула на себя, как покрывало. Громко звякнув, на постель вывалилась связка ключей.

Поддела пальцем металлическое кольцо диаметром с добротный браслет и поднесла находку к глазам. На проржавевшем обруче болтался десяток ключей: длинных и коротких, маленьких и больших. Головки болванок выставляли искусные рельефы листьев и цветов. Должно быть, Линсен стянул сиё богатство с поста Аэнэ, чтобы открыть погреб. Если бы эти ключи отпирали его апартаменты, он вернулся бы за ними, несмотря ни на что. В любом случае, пользы от них вряд ли дождёшься.

Разочарованно приподняла клапан кармана и попыталась запихать ключи обратно. Но нащупала в тёмных недрах нечто куда более интересное. Квадратик гибкого картона с резным краем: таким острым, что можно поранить палец.

Не сумев побороть любопытство, выудила находку. Долго держала глаза закрытыми, размышляя, что это может быть, и отметая нелепые догадки. А когда, наконец, рискнула распахнуть веки, поняла, что у меня в руках фотография.

С резного клочка искоса поглядывала молодая женщина в платье под горло, перчатках до локтя и шляпке. Роскошная, вишнёвоглазая, дородная. И, судя по выражению лица, приходящая в восторг от своего отражения в зеркале. Хмыкнув, я повертела карточку, а потом поскребла по ней пальцем. Мы с Сиил с детства мечтали о совместной фотографии, но денег в итоге хватило только на рисованный портрет. Небось, госпожа целое состояние выкинула на этот маленький шедевр.

Впрочем, материальный вопрос уже вряд ли волновал женщину с фотографии. Несмотря на чудесное исполнение, фото холодило руки, кололо кожу и отталкивало. Так, словно госпожу, запечатлённую на нём, забрали Покровители. И забрали давно. Даже на фото, несмотря на цветущий вид, она не выглядела здоровой.

Интересно, кто она? Мать Линсена? Сестра? Тщетно я искала схожие черты в облике незнакомки, тщетно успокаивала себя. И упорно избегала правильного ответа, хотя он был ясен сразу. Потому что даже в свои лучшие дни не смогла бы составить конкуренцию этой великолепной женщине.

«Терпения тебе, мой бескрылый, – буквы на оборотной стороне фото подтвердили самую страшную из догадок. – Помни меня, как великую радость. Люблю тебя. Твоя Хатцен».

Тошнота подкатила под рёбра и горечью заиграла на языке. Мой бескрылый. До чего странное обращение. Неужели у Линсена для всех пассий один и тот же запас клише? «Помни меня, как великую радость» – что за пошлость? Аж зубы сводит. Я сжала губы, пытаясь побороть оскомину.

Хатцен вытаращилась на меня с фото, будто осуждая. Как же захотелось разорвать её на клочки! Чтобы не накликать подозрений и не поддаться порыву, запихала фотокарточку обратно в карман и отшвырнула пиджак подальше. Тяжёлый велюр приземлился на край стола, едва не смахнув вазочку с сухими цветами. Ключи обиженно зазвенели из кармана.