Коллектив авторов - Новые марсианские хроники

— Я не понимаю, почему вы считаете, что Зеро, если мы его сейчас не задержали, ускользнул от наказания. По-моему, наоборот: оно неизбежно постигнет его, и такое, какому вы не могли бы подвергнуть его, даже применив самые жесткие санкции. Тягчайшее, какое я только могу представить.

— Не очень понятно. Объясните, пожалуйста.

— Да. Предпосылка ясна: Зеро хотел устроить так — а мы немного помогли ему в этом,— чтобы открыть контейнер, лишённый энергии, было невозможно, пожелай вы ещё раз произвести досмотр. Но тем самым он лишил и себя самого такой возможности. И он благополучно улетит в уверенности, что увозит для своей дамы сердца то, что он хотел — может быть, даже обещал — бросить к её ногам. Он — любитель эффектов и наверняка постарается обставить всё как можно пышнее. А она, между прочим, дама неглупая — во всяком случае, так о ней говорят. И — будьте уверены — с первого взгляда отличит халтуру от подлинников, поскольку их изображения и описания были сделаны уже при том единственном осмотре, который разрешили Нижние. Увидит и поймёт, да. И если вас интересует моё мнение, то я предпочёл бы встретиться лицом к лицу с палачом, чем с пережившей жестокое разочарование, а значит — обманутой и оскорблённой женщиной. Не дай Бог! Знаете, в чём я совершенно уверен, директор? В том, что в скором будущем мы вновь увидим Зеро здесь — ведь несчастливые влюблённые бегут именно на Марс, пока не начато освоение хотя бы Титана. И на этот раз он осядет здесь надолго. Может, и навсегда.

— Ну, ты-то его тут не увидишь. Зато сможешь сообщить нам с Земли, произойдёт ли всё так, как ты только что описал,— улыбнулся Усяго.

Тендер покачал головой:

— Нет. Я только что сдал билет.

— Ты?!

— Я получил ответ; не такой, какого ожидал.

— От неё?

— От кого же ещё? Так что на Земле мне делать нечего. А на этой планете, при всех её недостатках, хотя бы понимают, что такое любовь. Пусть и в Нижних пещерах. Но это уже всего лишь детали.

Мерседес Оберхайм нажала на кнопку, и подъёмник беззвучно взлетел по шлюзу хабитата на марсианскую поверхность. Даже на таком расстоянии от Земли пожилая дама не в силах была отказаться от давным-давно приобретённых привычек.

Она отправилась на свою ежедневную прогулку.

Она обожала гулять уже в далёкой и радостной молодости, и немудрено — ведь на землях Оберхаймов в достатке имелись и воздух, и деревья. Отец Мерседес, купив в Южной Америке дождевые леса, перенёс их вместе с почвой в Массачусетс, позже то же самое проделал её муж. И Линкольн, её сын, пытался продолжить родовую традицию Оберхаймов обзаводиться кусочком живой природы, однако загрязнение окружающей среды заставило его искать более практичное решение. Оберхаймы приобрели земли в Боливии и Танзании. Позднее Линкольн вынужден был и вовсе перенести семейное дело в Боливию, поскольку в Массачусетсе стало невозможно дышать без термомаски. Только вот Мерседес тамошний климат пришёлся не по нраву. Тогда сын купил ей два острова в Тувалу, на которых можно было помереть со скуки.

А о смерти пятидесятилетняя Мерседес, естественно, и не помышляла. Долгие часы она проводила в личной клинике, где её оперировали по меньшей мере раз в год. В Тувалу раздобыть органы для пересадки было сравнительно легко, и по мере того как соседние острова заселялись знакомыми Мерседес, клиники Азии отвечали на спрос всё лучшими предложениями. Конечно, немного странно было знать, что твои печень и почки раньше принадлежали какой-то пятнадцатилетней индонезийской девчонке, семье которой позарез требовались деньги — для того, чтобы выжить…

Впрочем, Мерседес всё это не особенно беспокоило. И что с того, что грязные, необразованные туземцы всё ещё искренне верили в спасение через наличные? Эта их надежда была даже смешна, поскольку, даже продав сердца всех своих детей, они не выручили бы и процента от той суммы, что могла бы существенно продлить их безнадёжную жизнь.

На Тувалу Мерседес тоже не отказывалась от пеших прогулок. На океанском пляже ей построили персональную травяную тропу — ведь ей так нравилось ходить босыми ногам по настоящей траве. Песок она не выносила, он её подавлял.

Здесь, на Марсе, Мерседес продолжала прогулки с прежним упорством. По крайней мере, она называла путешествия на подъёмнике из хабитата на поверхность пешими прогулками. И гуляла она точно так же, как во владениях Оберхаймов в Массачусетсе, Боливии, Танзании или Тувалу — двигаясь медленно, обозревая окрестности, сосредоточась на своих мыслях, погрузившись в себя, размышляя о своей семье и обо всём мире.

Ни дня своей жизни ей не пришлось потратить на работу. Верно, именно эта свобода и подарила ей рассудительный ум, пытливый взгляд, много времени на книги и на внутреннюю жизнь. Мерседес нравилось находить в окружающем мире логику, и, раз забыв выученные в школе премудрости, она обосновывала эту логику жизненным опытом и женским чутьём. В конце концов, Вселенную тоже создал Бог, у которого, по всей вероятности, не было докторской степени по физике.

Сегодняшняя прогулка Мерседес Оберхайм началась так же, как и всегда: поначалу жидкокристаллические мониторы ничего не показывали (в шлюзе их не включали), затем подъёмник достиг марсианской поверхности, и Мерседес всмотрелась в Марс со стометровой вышки под стеклянным куполом.

Купол она ненавидела, ибо учёные в один голос твердили, что он — временный. Мерседес надеялась умереть на свежем воздухе, окружённая зеленью. И именно купол, которому давным-давно полагалось сгинуть, подумалось Мерседес, виноват в том, что её жизненный путь завершается столь трагично. Скончаться здесь, на этой строптивой, каменистой и песчаной планете, в холодеющей пустыне, сделать последний глоток воздуха — искусственного, сухого, безвкусного? Её-то заверяли, что всё будет по-другому. Хотя Мерседес должна была бы уже свыкнуться с тем, что неважно, куда привезёт её сын, всё равно ничто не изменится к лучшему, и она должна бежать…

Ну ладно, сейчас-то она на прогулке. Сидит в своём подъёмнике, смотрит и думает. Она — снаружи. Купола не видать, хоть она и знает, что он там, прямо над её головой, стесняет её и давит. Она сидит, то есть, значит, гуляет и смотрит на Марс, планету, которая, с одной стороны, оправдывает своё имя, а с другой — олицетворяет всё же нечто иное, чем злобного бога войны. Если в имени «Марс» есть хоть капля логики, Земля должна была бы зваться «Рея Сильвия» [2] Рея Сильвия — в римской мифологии возлюбленная Марса, мать Ромула и Рема. , хоть вскоре в этом, как ни крути, не будет никакого смысла. Да… но сейчас она сидит и гуляет.