Макс Фрай - Так берегись [litres]

– Вот откуда ты такой умный на мою голову, – вздохнул я. – Вообще ничего от тебя не скроешь. Даже то, что успешно скрывал от себя.

– Чему я никогда не перестану удивляться, так это способности наших горожан из всего устроить развлечение, – сказал сэр Кофа.

Я бы с удовольствием подхватил и развил эту тему, но прямо сейчас не мог, поскольку рот был занят Тысячеликим Супом, попробовать который Кофа меня, собственно, и привёл в один из маленьких трактиров со скромными интерьерами и заоблачными ценами, существующих чуть ли не со дня основания города, но известных лишь немногим избранным знатокам. Чтобы попасть в трактир «Радость Йохира» [7], мы сперва приехали на одну из самых удалённых окраин Левобережья, где роскошные виллы столичных богачей постепенно сменяются полуразрушенными загородными усадьбами эпохи Хоттийской династии и новенькими домами умеренно зажиточных горожан, соблазнившихся относительной дешевизной земли на краю престижного Левого берега, а потом некоторое время пробирались по едва заметной тропинке через то ли заброшенный сад, то ли, напротив, ухоженный лес.

Однако Тысячеликий Суп, несомненно, стоил таких усилий. Удивительная даже по нашим нынешним меркам еда: каждая новая ложка разительно отличается от предыдущей не только вкусом, но и консистенцией, и температурой. Густое горячее кислое внезапно сменяется жидким сладким ледяным, после чего может последовать нечто жгучее, дрожащее как желе, или прохладное горькое пенное, причём последовательность этих перемен совершенно непредсказуема, всякий раз для каждого едока своя; короче говоря, за таким обедом особо не побеседуешь, напряжённый диалог с Супом затягивает, как детектив. Кофа, собственно, тоже сперва не особо рвался общаться, он просто гораздо быстрее доел.

Поэтому я только кивнул и выразительно взмахнул ложкой – дескать, помилосердствуйте, у меня тут еда. Сэр Кофа кивнул и умолк, дожидаясь, пока я узнаю, чем дело кончилось, в смысле, расправлюсь с Супом. Заодно трубку набил.

– А о каком развлечении речь? Что на этот раз придумали? – спросил я после того, как пришёл в себя от последней ложки, оставившей потрясающее послевкусие и горькую досаду, что именно этого ощущения никогда не получится повторить, сколько порций ни заказывай. Многие не любят Тысячеликий Суп именно за этот подвох: невозможность повторить, если понравится. Сэр Шурф, которого неконтролируемое поведение Супа раздражает до крайности, говорит, что это еда не для гурманов, а для любителей приключений. То есть как раз для меня.

– О развлечении, которое устроили из твоей гремящей повозки, – ухмыльнулся Кофа.

Не то чтобы он не был способен выучить короткое слово «поезд». Для могучего интеллекта ничего невозможного нет. Сэр Кофа Йох просто из принципа не соглашается называть поезд «поездом», ворчит, что не было в языке такого слова, прекрасно без него обходились, и теперь незачем заводить. Ему нравится выглядеть консерватором. А у человека, по роду службы вынужденного всегда быть в курсе новейших достижений магии, техники, моды, искусства и всего остального, не так уж много возможностей деятельно проявить свой консерватизм. Поэтому поезд всегда будет для Кофы «гремящей повозкой», и хоть ты тресни. Впрочем, лично мне так даже больше нравится. «Гремящая повозка» – смешно звучит.

– Из поезда устроили развлечение? – переспросил я. – Но какое? И кто?

– А то ты не в курсе? – опешил Кофа.

Я отрицательно помотал головой.

– Ну ты даёшь. Как такое вообще возможно – жить в столице, быть общительным человеком и при этом не знать новостей, о которых судачит весь город?

– Да проще простого, – вздохнул я. – У нас с Джуффином и Шурфом договор: они на досуге пытаются разобраться с природой моего наваждения, а я за это не хожу на пустырь. И никого не расспрашиваю, что там творится, но это уже по собственному желанию. И так слишком много об этом поезде думаю, как будто в Мире больше ничего интересного не осталось… На самом деле не важно. Вы-то рассказывайте, если уж начали. А то от любопытства помру, пытаясь вообразить, что там за развлечения. Надеюсь, билеты на поезд ещё не продают? Если да, пусть делятся выручкой. Это вообще-то моё персональное наваждение. Я его лично, вот этими мозолистыми руками овеществил.

– Билеты не продают, – ухмыльнулся Кофа. – Только сосиски и пиво. Впрочем, можешь попытаться содрать с них процент, как театральный антрепренёр с трактирщика, наторговавшего на его представлении [8]. Беспрецедентное будет дело. За процентами от доходов, полученных при участии и содействии наваждения, в суд у нас пока никто не ходил.

– Пиво? Сосиски? Какие могут быть сосиски?!

– Жареные, – невозмутимо объяснил Кофа. – Недорогие, но сносного качества. Я их пробовал, вполне можно жить. Ещё сладости, лимонад и вино по горсти за кружку – вот оно действительно подкачало. Ландаландская кислятина прошлогоднего урожая. Такая отрава, лучше даже не пробуй. Но народ в отсутствии выбора всё равно его пьёт. Уверен, скоро там откроют большую ночную ярмарку, и вот тогда выбор появится. А пока всего трое торговцев подсуетились. Братья Ярайнис с напитками и Магара Шинк с едой. Совсем молодая девчонка, но шустрая, чутьё у неё что надо, далеко пойдёт…

– Так, – решительно сказал я. – Теперь давайте с самого начала. Про еду и напитки я уже понял – что их продают. Но кому? Кто их там покупает? Ваши агенты и полицейские? Их, что ли, теперь так много? Толпами бродят? Но зачем?…

– Сам просишь рассказать, и сам тараторишь, слова вставить не даёшь, – проворчал Кофа. Но выглядел он чрезвычайно довольным; подозреваю, как раз потому, что я не давал ему вставить ни слова. За почти четыре дюжины дней, прошедших с той ночи, когда я вернулся с прогулки прозрачным и без сознания, мои друзья поневоле привыкли радоваться моментам, когда я начинаю вести себя, как живой. В смысле, как старый добрый немного чересчур энергичный сэр Макс, которого всегда несколько больше, чем надо для счастья, как вышедшего из берегов после ливней Хурона, или теста, лезущего из квашни.

– Уже даю, – сказал я. – Вставляйте. С чего всё началось?

– С того, что по городу поползли слухи об удивительной огромной повозке, с дымом и грохотом проезжающей в полночь через пустырь, – принялся рассказывать Кофа. – Собственно, никто и не ставил задачу сохранить это новое городское наваждение в тайне. Да и поди сохрани, когда случайным свидетелем его появления может оказаться вообще кто угодно. Поэтому слухи расползались и постепенно приобрели довольно соблазнительные очертания. Причём я даже знаю, с чего началось. Один из свидетелей, случайно увидевших эту повозку буквально на следующий день выиграл в лотерею. Не главный, но довольно существенный приз. И на радостях решил, что ему принесла удачу встреча со страшной повозкой на пустыре. О чём и рассказывал всем желающим слушать во всех столичных трактирах, пока свой выигрыш не пропил. Дальше, сам понимаешь, появились охотники проверить. Стали ходить по ночам на пустырь, чтобы посмотреть на повозку. Когда именно надо ходить и что делать, никто тогда толком не знал, только гадали, тем больше всех разбирал азарт. Некоторым везло, повозка перед ними являлась. А потом некоторым из этих счастливчиков везло и в других делах, что само по себе совершенно неудивительно: удача не то чтобы великая редкость и без всяких повозок постоянно с кем-то случается, особенно в мелочах. Но человек так устроен: вместо того чтобы просто радоваться везению, начинает думать, с чем оно связано, как его объяснить, вычислить механизм, чтобы повторить при случае. С неудачами, собственно, то же самое, только вопрос ставят иначе: как в будущем их избежать. Само по себе стремление выявить какие-то закономерности даже похвально, но для людей недалёких любое наспех выдуманное объяснение лучше, чем никакого, поэтому легко удовлетворяются им. Собственно, именно так и родилось подавляющее большинство примет. А теперь и твоя гремящая повозка быстро заработала репутацию хорошей приметы. И горожане стали специально ходить по ночам на пустырь, чтобы её увидеть. Всем хочется стать везунчиками, вечными победителями лотерей.