Алексей Чайка - Крепость Луны [СИ]

Само собой разумеется, мне не составило труда спросить у первого попавшегося на пути савкинца о том, где проживают Кожевины. Мужчина в изрядно поношенном тулупчике и с искажённым оспой лицом посмотрел на меня с любопытством и указал на противоположный конец деревни.

— Кожевиных у нас несколько, но живут они рядом. Первые, кажется, в избе осьмой аль десятой от края. По улице Рыбацкой.

— Благодарю.

Мне потребовалось полчаса, чтобы добраться до указанной улицы. Во избежание ошибки, я спустился до последней избы с полуразрушенным дымарём и начал подниматься вновь. Отсчитав семь изб, я остановился напротив восьмой. Звать не пришлось, так как справа от избы молодец накладывал сам себе на руки дровишки. Я облокотился на крепко сбитый забор.

— Простите!

Молодец повернул голову, не переставая накладывать головешки.

— Чего?

— Не подскажите, здесь ли живёт Кожевина Авдотья Парамоновна?

Молодец подбородком указал на соседнюю избу.

— Мы с ней соседи.

— Благодарю.

Я уже отошёл от забора, как парень счёл нужным заметить:

— Только зовите погромче: туга стала на ухо.

Я кивнул, и, оказавшись у калитки, закричал:

— Хозяйка!

Но вместо отклика Кожевиной до меня вновь донёсся голос парня:

— Эдак вы и собаку их не разбудите. Взойдите на крыльцо, да кулаком. Она по звону стёклов определяет, что кто-то пришёл.

Я усмехнулся и, взойдя на крыльцо, начал стучать в двери и звать хозяйку.

Слова парня подтвердились. Женщина, если она только была дома, явно имела проблемы со слухом. Я, напрасно убив пять минут, наконец, так трахнул кулаком, что зазвенели стёкла в четырёх рамах. Тогда-то и послышались шаги, после которых отворилась внутрь дверь и показалась в проёме полная женщина в старом, но опрятном платье и новом платке с красными и синими узорами. Она широкими глазами уставилась на меня, как будто зрением хотела возместить то, чего могла не услышать.

— Здравствуйте, — сказал я.

Женщина резко дёрнула головой и продолжала глядеть в лицо гостя.

Я понял, что она не услышала, с внутренним вздохом решил, что всё будет не так просто, как хотелось бы, и громогласно повторил приветствие, чуть выдвинувшись вперёд:

— Здрав-ствуй-те!

— Драствуйте, драствуйте, сударь, — закачала головой женщина. — Что угодно?

— Вы Кожевина Авдотья Парамоновна? — прокричал я.

— Я. Рада буду сполезновать.

— Я хотел бы с вами поговорить о… — я обернулся и убедился, что каждое моё слово долетает до любопытных ушей прохожих, без стеснения остановившихся напротив двора Кожевиной. — О деле, — прибавил я с особым выражением на лице.

Тогда женщина склонила голову и уступила проход.

«Не всё так запущено», — решил я, проходя сени.

Я оказался в просторной комнате с печью, на которой какое-то варево пускало довольно приятный аромат, чисто убранным столом и двумя высоченными кроватями с перинами, взбитыми с примерным усердием.

«Всё совсем неплохо», — подытожил я, оглядевшись. На меня огромное влияние оказывало внутреннее убранство жилища, оно располагало к хозяевам или не располагало. А частое крестьянское пренебрежение чистотой всегда вызывало внутреннюю дрожь. Здесь я почувствовал себя спокойным. Даже решил, что в ближайшие два-три часа моей жизни ничего не грозит, кроме вкусного обеда.

— Простите, я готовлю, — сказала женщина и начала мешать, крошить и пробовать готовившееся блюдо большой деревянной ложкой.

— Ничего, ничего. Меня зовут Николаем Переяславским. Я добрался сюда издалека. Я от Волконского Льва Сергеевича.

Женщина вздрогнула и, резко обернувшись, посмотрела на меня испуганными глазами.

— Для чего же? — спросила Авдотья Парамоновна с давно свершившейся, но только теперь выбравшейся наружу болью.

— Видите ли, Лев Сергеевич очень обеспокоен тем, что не ощущает присутствие Ольги Павловны, — гласил я на всю комнату, понимая, что намного лучше было бы говорить тихо.

— Она пропала, — сказала Авдотья Парамоновна и с повлажневшими глазами занялась обедом.

Я растерялся и не знал, что прибавить. Мне очень не хватало простого зрительного контакта.

— Она пропала месяца два назад, — ровным тихим голосом проговорила Авдотья Парамоновна. — С тех пор я не знаю, где она. И вы не знаете, сударь?

— Я сюда явился затем, чтобы узнать, где ваша дочь.

Рука женщины остановилась на секунду, а потом вновь продолжила работу. Вероятно, Кожевину поддержали слова «ваша дочь».

— А вы знаете… историю? — спросила она.

— Да, Лев Сергеевич вкратце рассказал мне печальную историю Ольги Павловны.

Женщина вздохнула.

— Так вы приехали, чтобы узнать, здесь ли Оля, или чтобы найти её?

Я посовестил себя тем, что пытался увидеть в Кожевиной глупую крестьянку, какой она, судя по задаваемым ею вопросам, не является, и ответил так:

— Я приехал, чтобы в случае отсутствия Ольги Павловны, найти её и передать приглашение отца, то есть господина Волконского.

— Тогда оставьте вашу суму вон в той комнате (она будет ваша), мойте руки и садитесь. Простите, ваше отчество запамятовала.

— Иванович. Николай Иванович. Впрочем, я его и не называл.

— Хорошо, Николай Иванович, садитесь, будем обедать. И ещё: не нужно так кричать. Я прекрасно слышу.

Я остолбенел.

— Почему вы сразу не сказали?

— Так я не знала, кто вы. Теперь знаю. Я притворяюсь глухой с того вечера, как исчезла Ольга, чтобы наши савкинские сплетницы не спешили ко мне с расспросами.

«Ну и ну!» — подумал я.

Скоро я сидел с вымытыми руками за столом, а ещё спустя минуту хлопнула калитка, и послышался топот ног.

— Мои дети. Давно уж пора, — сказала Авдотья Парамоновна.

Не успел я обернуться, как в комнату влетели мальчишка и девчонка. Увидев незнакомца, они замерли, точно врезались в невидимую стену.

— Кирюшка, Анютка, поклонитесь гостю. Это Николай Иванович Переяславский. Они ищут нашу Олю.

— Приятно познакомиться, — улыбнулся я, глядя на детей.

И Кирилл, и Анна — оба были плохо одеты, но красивы лицами. У мальчика, которому я дал лет двенадцать-тринадцать, уже обозначились правильные черты лица, а тёмные волосы прибавляли строгости. У младшей девочки щеки алели сами собой, глаза сияли особенным женским светом, по спине каталась соломенного цвета коса, едва не достававшая до пояса.

— Мойте руки, — приказала Авдотья Парамоновна и принялась расставлять миски с едой.

Дети выполнили приказание и сели за стол. Вели они себя очень тихо, стесняясь нового человека. Я беседу не навязывал, спросил о том о сём, чтобы не казаться невеждой.

— После обеда можете ещё пошалить.

Дети были удивлены. Их никогда не отпускали играть после полудня.

— Только не долго, — прибавила Кожевина, — вы должны как всегда накормить курей. Выпускать их не надо: земля мёрзлая. И не забудьте собрать яйца, — женщина посмотрела на бледно-голубое небо за окном, — скорее всего, ночью будет морозец.