Алексей Чайка - Крепость Луны [СИ]

Я шагал пока по твёрдому дну канала, но сырость становилась всё пронизывающей, а почва под ногами всё рыхлее. Я свернул за первый поворот, и теперь сырость липла к лицу, мешала идти. С потолка гулко срывались капли. Скоро я начал разбирать не только звук собственных шагов и разбивающихся капель, но шорохи и шелест.

«Какие твари могут здесь шуршать?» — спрашивал я себя, останавливаясь и пристально вглядываясь во тьму.

Наконец, по прошествии десяти минут неспешного пути, я заметил первый раз, что от света убегают странные существа. Глаза не сразу смогли уловить резкие движения загадочных животных, и всё-таки однажды, когда пташка задержалась над моей головой, а потом резко упорхнула вперёд, я к своему ужасу увидел тараканов и сороконожек, во множестве бегущих по полу и стенам. Но что это были за сороконожки! Судорога прошла по телу, и меч готов был выскользнуть из ослабевшей руки. Твари, которые первый раз в своей ничтожной и полной презрения жизни видели свет и трепетали перед ним, имели размеры гигантские. Иные особи, сметавшие ногами более мелких сородичей, были длиной, как моя кость от локтя до плеча.

— О, Небеса! — закричал я и остановился в каком-то исступлении. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя.

«Так вот о каких тварях говорила Уральта! Неужели жизнь столь неразборчива и жестока, что может обитать и в таких мерзких существах?!»

Но назад не пойдёшь, это я понимал со всей горькой полнотой. Путь к отступлению закрыт, да и не по-мужски это. Надо идти только вперёд, более того, идти с гордо поднятой головой, словно ты идёшь по своей доброй воле, сделав единственно правильный выбор, даже если выбора этого не было.

Я двинулся дальше, справившись со своими страхами. Ноги держали крепко, а пальцы железной хваткой вцепились в рукоять меча.

«Я могу сражаться, хотя твари так бояться света, что до меня им никакого дела нет».

Так я думал. Так глубоко ошибался!

Я брёл уже полчаса. Местами ходы так сужались, что приходилось боком протискиваться меж стен из липкой грязи, вымазывая живот и спину, а бывало, и лицо. Где-то наоборот ширина оказывалась невероятно большой, а высота такой, что я ложился и полз, втягивая спёртый воздух, потом разворачивался, чтобы достать оставленную позади сумку.

Однажды я увидел рядом с собой скелет какого-то несчастного животного. Как оно сюда попало? Неужели его убили и растащили по кусочкам эти сороконожки? Мне вновь стало дурно, а тяжёлый мёртвый воздух подземелья только усугублял это тревожное, удушающее состояние. Птаха зависла под потолком, трепеща полупрозрачными крылышками, чтобы дождаться меня.

И вот, в роковой час, в одном из бесчисленных, но коротких и глухих ответвлений заурчала и захлюпала жижа. Я снова остановился и прислушался. Птичка беспокойно застрекотала, словно призывая меня спешить, и унеслась далеко вперёд. Я помчался за ней.

Отовсюду сочившаяся вода, торчащие слизкие корни мешали бежать. Сапоги вязли, отчаянно желая сползти с ног. Я воззвал к Небесам и собрал все силы, которые ещё не успели растратиться за длительный и тяжёлый путь, и насколько мог ускорил шаг.

Странные страшные звуки повторились, эхом прошлись по узким проходам. Мне показалось, что я услышал движение позади себя, и обернулся. Свободная рука тут же полыхнула волшебным не жгучим пламенем, которое коснулось сырого потолка.

Нечто похожее на гигантского крота, размером с полугодовалого поросёнка, с вытянутым рылом, оканчивающимся сверху и снизу торчащими беломраморными клыками, плюхнулось в грязь и скрылось в ней. Проклятая жижа и тварь стали единым существом. Теперь оно казалось всего лишь серым камнем.

Я стоял, в груди что-то — неужели сердце? — тяжело ухало. Тварь лежала неподвижно, словно её нет. Я двинулся дальше, не решаясь тушить огонь, постоянно оглядываясь и судорожно вслушиваясь в бульканье жижи под моими ногами. Тварь не двигалась.

«Померещилось?» — мелькнула спасительная мысль.

Но она тут же была опровергнута пронзительным визгом, от которого у человека подкашиваются колени и теряется последняя надежда и самообладание. Тварь, прыгая подобно моржу и расплёскивая жижу по стенам, за несколько секунд добралась до меня и вновь залегла в считанных метрах. От этого манёвра меня как будто схватил паралич. Я стоял лицом к твари, глядел на горбатую спину тёмно-серого цвета, на чёрные злобные глазки и слышал позади себя стрекот пташки. Что я мог сделать? Только нападать.

Тяжёлым мечом я рассек воздух. Тварь завизжала, подпрыгнула, окатив меня жижей, и снова легла, медленно двигая задом, словно готовилась к прыжку.

«Нельзя отступать! — кричала здравая мысль. — Эта мразь нападает только со спины, если сама прячется».

Резким движением я воткнул меч в грязь, потушил огонь и создал между ладоней подобное молнии лезвие, которое, сорвавшись с пальцев, со свистом рассекло проход и унеслось вдаль. Короткий визг оглушил меня. Вспыхнувшим пламенем я помог себе увидеть рассечённый надвое труп мерзкого существа. Его сильные, но обречённые на разложение мышцы мелко вздрагивали.

Постояв с минуту и даже не пытаясь понять всех одолевавших чувств, я вырвал меч из грязи, развернулся и поплёлся к пташке. Пару раз я оглянулся, но мой приговор уже не мог быть отменён. Какой бы живучей эта тварь ни была, до птицы Феникс ей далеко.

Внезапно накатила жуткая усталость. Ноги едва слушались, будто грязь с каждым шагом становилась всё гуще. Я облокотился о стену, и это едва не стоило мне жизни.

Насекомые, которые изредка сняться нам в липких кошмарах и которые, наверное, обитают в аду, чтобы мучить грешников, создали в проходах своё царство, где гостям грозит опасность вне зависимости от того, какими размерами они обладают. Слизни, сороконожки, мокрицы здесь вырастают до невероятных размеров и пожирают всякого заплутавшего в лабиринте.

Итак, обессилев, я прислонился к стене, и в это мгновение на плечо упало нечто ужасное, многоногое, извивающееся. Оно сразу учуяло тепло плоти и вонзило в меня челюсти. Я коротко вскрикнул, сбил тварь рукой, но не удержался на ногах и упал. Адские создания тотчас кинулись на меня, мечтая об одном: утолить вечную жажду, на день или два унять вечно алчущее чрево.

Нельзя описать тот ужас, что охватил меня, ибо в тысячу раз отраднее были мертвецы Гробовщика, чем многоногие, слизкие жители подземных лабиринтов. Они вцепились во все открытые места моего тела: в пальцы, в щеки, пытались проткнуть жалами плотно сжатые веки, грызли уши.

Я зажёг пламя на обеих руках, и твари бросились врассыпную, но недалеко. Подобно вампирам, они уже не могли устоять, вкус плоти для них стал дороже жизни. Одержимее одержимых, ненасытнее ненасытных, они взлетели на стены и потолок, чтобы через секунду спрыгнуть оттуда и разорвать мою плоть, расчленить, растянуть по закоулкам горячими кусками.