Вильям Топчиев - Теория Фокса [СИ]

— Рост населения.

— Не рост. Взрыв. Португальцы привезли из Америки в Китай сладкий картофель батат. До этого у китайцев были в основном рис и пшеница, которые росли лишь в паре мест. Но батат рос где угодно, даже чуть ли ни на северо-востоке. И скоро этим бататом покрылся весь Китай. И всего за какую-то сотню лет число китайцев увеличилось с 150 до 300 миллионов. В первую очередь, благодаря батату. А вот теперь скажи, что произойдет, когда пища и вода станут неограниченными?

Артем смотрел на меня выжидая.

— Сахара станет Манхеттеном, — сказал я за него, — с бескрайними улицами и уходящими в небо башнями. Вся планета превратится в один гигантский город. Как ты думаешь, в этом урбанистическом монстре останется место для зеленой, дикой природы? Она просто исчезнет. Она обречена. Интересно, не правда ли? Зеленая энергия это то, что полностью уничтожит природу. Не будет более слонов, волков, кенгуру и панд — они все обречены. Ученые — такие как ты — уничтожат их. И скоро, очень скоро.

Я перевел дыхание.

— Артем, в мире нет ничего более разрушительного, чем наука. Она не ищет Бога. Не ищет истину. Истина ей безразлична. Она лишь ищет всё новые ресурсы, чтобы человечество могло размножаться.

Он притих, собираясь с мыслями. И затем:

— Ты неправ, Джимми. Ты ошибаешься. — его голова наклонилась вперед, руки были скрещены на груди. — Ты думаешь, что население продолжит расти по гиперболоиде.

— Почему нет? Это как раз то, чем научный прогресс занимался до сих пор — увеличением количества людей.

— У нас просто не было выбора. Мы, ученые, толкали человечество вперед. Но мы — это лишь один процент от всего населения, даже меньше. Представь, что человечество — это поезд со ста вагонами. Поезд, ведомый локомотивом, первым вагоном. Нами. Учеными, которые продвигают научный процесс. А все остальные под завязку забиты безбилетниками. Нормальными люди, как ты их называешь. Девяносто девять процентов людей — безбилетники. Они ничего не делают, чтобы толкать этот поезд. Лишь ползают по планете и размножаются. Как только предоставляется возможность, они дают потомство. Это они размножаются, не мы. — его воспаленные глаза блеснули. — И все это время они управляли нами.

— Управляли вами?

— Мы живем в обществе, которые дает один голос каждому человеку, вне зависимости если это гениальный физик или бессмысленный офисный клерк. В итоге нами управляют безбилетники. А этими простаками управляют политики и СМИ. И все это цементируется религией, которая делает вид, что имеет какое-то отношение к Богу. И в результате мы, ученые, единственный полезный класс общества, мозг человечества, подчинены говорящим головам из телевизора, политиканам и священникам. Но пришло время перемен, — он затрясся от возбуждения и злости. — Хвост более не будет вилять ящерицей. Восстание грядет!

— Восстание?

— Восстание ученых. Революция. Этот мир будет наш, Джим!

— Но как вы будете управлять теми девяноста девятью вагонами без религии? Как бы убедите людей не делать зло? Для стольких людей эта жизнь ничто иное как тест, экзамен перед следующей жизнью. Это единственное, что не позволяет им слететь с катушек, вести себя хорошо. Ты сам сказал — религия цементирует это общество. Да, именно так! И если ты уберешь цемент, все развалится. Чем же ты собираешься заменить религию?

— О нет, мы не собираемся избавиться от религии, — он затряс головой. — Мы не настолько глупы.

— Нет?

— Нет… Мы собираемся избавиться от безбилетников.

Я уставился на него.

— Людей?

— Все эти столетия они были нам нужны, лишь чтобы выращивать еду и кормить нас. И мы их терпели… Триста лет назад нужны были сотни тысяч крестьян, чтобы прокормить одного из нас. Одного ученого. Сто же лет назад уже нужны были всего тысячи. Десять лет назад было достаточно лишь несколько человек. А сейчас крестьяне не нужны нам в принципе. Водители не нужны. Строители, юристы не нужны. Офисный планктон — все эти сотни миллионов людей в костюмах и галстуках — теперь они все балласт. Но они по инерции правят нами… Хвост более не нужен, но он продолжает говорить ящерице, что делать… Пора это исправить. Пришло время отбросить этот хвост, отцепить эти девяносто девять вагонов, и дальше пойти налегке.

— Это восемь миллиардов человек. Что ты хочешь с ними сделать?

— Джимми, скажи, ты с нами? — он спросил, прикусив нижнюю губу. — Это твой последний шанс. В новом мире нет полутонов. Выбирай, красная или синяя таблетка. Присоединяйся к нам. Присоединяйся, и мы сделаем тебя Главным по Смыслу. Ты создашь новую систему, новую научную религию. Это будет твое детище. Ты возглавишь восстание ученых, вместе с остальными! Я расскажу тебе весь план… Мы возглавим восстание вместе. Десять лет мы готовились, жертвовали всем, и вот этот момент настал. Наконец, мы готовы дернуть этот чертов рубильник и пустить девяносто девять вагонов по откос; сбросить балласт, отбросить хвост. Пора взять власть в свои руки, Джимми… Мы заслужили победу. Мы создадим новое общество. Мы победим!

— Артем, что с тобой?

Он сошел с ума!

— Нами больше не будут диктовать… Мы победим! — повторял он как мантру. — Ты с нами? Решайся, Джим… Последняя возможность. Присоединяйся… Мы построим новый мир!

Я смотрел на него раскрыв рот. Он свихнулся. Как правильно попрощаться с сумасшедшим ученым? Я собирался встать, когда его телефон вдруг зазвонил, заполнив собой весь зал:

«Они нас не будут контролировать. Мы победим!» — надрывался телефон.

— Победим, победим, победим… — подхватило эхо.

Часовня, Христос на кресте, безумный нейро-ученый и гимн повстанческого движения — все слилось в одном моменте здесь и сейчас.

Он нажал кнопку и двумя руками прижал телефон к уху.

— Тогда начинайте, — выпалил он через несколько секунд и повесил трубку.

Он все ещё прятал телефон обратно в нагрудный карман, когда дверь приоткрылась и в часовню неслышно вошла девочка в школьной форме. Искоса бросив на нас взгляд, она прошла в дальний угол и присела, скрывшись за спинкой скамейки. Лишь голубая ленточка на шляпке напоминала о её присутствии. Её появление дало мне несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

— Артем, я одинокий волк… я сам по себе.

Повисла тишина.

— Жаль, Джимми. — сказал он наконец. Его губы скривились в неодобрении, пальцами он простучал легкую барабанную дробь, и в тусклом свете, пробивающемся через витражи узких окон, я вдруг заметил, как он вымотан и истощен.

Слегка кивнув, Артем встал и как бы нехотя сделал несколько шагов к выходу. У самой двери он загородил собой свет и замер, как бы в нерешительности. Затем обернулся и вокруг него вспыхнуло свечение.