Петр Никонов - Долгое путешествие

Он замолкает. Я тоже молчу. Понимаю, что будет продолжение.

- Я тебе это, Игорёк, говорю не просто, чтобы попонтоваться перед тобой, - залпом допивает коктейль, - просто хочу, чтобы ты понимал, как в жизни всё переменчиво. Ты человек молодой, послушай старика.

Ну, да, конечно. Нет, дядя Яша, ты именно попонтоваться передо мной решил. Вся история про твою несчастную молодость рассказана лишь для того, чтобы я понял, какой ты изворотливый. Ну, и чтобы оценил, какие у тебя здесь знакомые есть.

- Жизнь действительно странная штука, порою, - говорю я вслух нейтральную банальность. – За мудрость спасибо.

- Ну, что ж, - он вздыхает, - к делам. Сашенька сказала, что тебе с Лёней Левиным надо повидаться. А зачем?

- А ты, Яков, с какой целью интересуешься?

- Да, так… Мне же ему нужно что-то сказать – кто, зачем, почему.

- Понимаю. Но если тебе Александра этого не рассказала, то, возможно, и не стоит расспрашивать, как думаешь?

- Возможно, - он недоволен, поджимает губы.

- Послушай, Яков, не обижайся. Просто есть дело, а дело частное, личное. Не стоит о нем много говорить, никогда не знаешь, кто слова услышит. Давай Левину просто скажем, что я журналист, хороший, правильный, пишу про его жизнь и про его бывшую компанию. Типа, как у него президент с правительством компанию отбирал, и что работаю я на правильную, демократическую прессу.

- Может не сработать. Много всяких журналистов вокруг него ошиваются.

- Ну, ты же лучше меня понимаешь, что важно же не что сказать, а как сказать. И особенно, кто это говорит и кому. Лейнер в тебе уверена, как в профессионале высочайшего уровня. Значит, наверняка ты знаешь, что, как, кому и когда сказать, чтобы организовать эту встречу. Ну, и, естественно, не бесплатно.

- А ты интереснее, чем я думал, - он снова расплывается в своей жабьей улыбки. – Прости, я подумал, что Сашка мне сопляка на растерзание прислала. А ты, я смотрю, человек серьезный, умный. Ладно, посмотрим, что можно сделать. Ничего не гарантирую, но сделаю, что смогу. Всё, что смогу.

- Ну, и замечательно, - я салютую ему кружкой пива. – Когда?

- Ну, давай завтра в порту в Яффе пообедаем что ли. Часика в два. А там посмотрим, что-то к этому времени буду знать.

- Договорились, - допиваю пиво, встаю, кладу деньги за пиво под кружку. – Тогда до завтра, Яков.

- До завтра, Игорёк, до завтра.

Зарплата программиста, особенно в небольшой российской компании, позволяет Игорю съездить в отпуск, но вот кутить на широкую ногу – это уже никак. Но ему повезло, и он стал моим носителем. А я за его помощь (пусть и невольную) хочу сделать ему подарок.

Распрощавшись с Яковом Зильбергом, я отправляюсь развлекаться в лучшие клубы Тель-Авива. Мой путь начинается в The Block рядом с автобусной станцией. В немного пафосный Haoman 17 по одноименному адресу мы перемещаемся уже вдвоем с юной и прекрасной Ноа. А потом мы танцуем под звездами в Clara прямо на берегу моря. И уже ближе к рассвету такси приносит нас, опьяневших, усталых и веселых, в мой отель на улицу Бердичевского.

Ее кожа горячая и влажная. В ее дыхании вино и сирень. В ее поцелуях водоворот вселенной. Она обхватывает меня всего, все мое тело, всю мою древнюю душу, и погружает меня в блаженство. Длится это недолго, мы оба устали, но засыпаем мы, обнявшись, наполненными сладами обжигающего пламени внутри нас и неимоверно счастливыми.

Впрочем, как это обычно и бывает со сказками, когда за шторой рассветает, сказка превращается в утро со всей его суетой и банальностью. Я просыпаюсь, когда Ноа выходит из душа, вытираясь большим белым отельным полотенцем. Я снова восхищаюсь ей и тяну руки к ее загорелому стройному телу, на котором так маняще белеют тонкие следы от купальника. Но она ускользает от моих объятий, лишь хитро улыбнувшись, молча одевается и уходит, подарив мне у порога еще одну улыбку и не оставив номера телефона. Я лежу, грустно улыбаясь – сколько у меня было таких ночей с тысячами разных партнеров. Еще одна. Впрочем, чертовски неплохая.

Когда я покину тело Игоря, я сотру все воспоминания о моих делах и о моих встречах. Он никогда не вспомнит Якова Зильберга или Леонида Левина, с которым я всё-таки надеюсь встретиться. Но память о девочке с красивым именем Ноа я ему обязательно оставлю.

Я вздыхаю, встряхиваю головой и, умывшись, отправляюсь завтракать.

Завтрак в отеле меня впечатляет, а это ой как нелегко. Такой прекрасной шакшуки я еще не пробовал за всю свою жизнь. В очередной раз убеждаюсь, что случайно, с помощью Игоря, нашел настоящую жемчужину среди довольно скучных тельавивских отелей. Потом мне приносят выпечку и кофе и я смело повышаю жемчужину до звания бриллианта.

Утро я провожу в прогулке по городу. Заглядываю на рынок Хапешпешим, брожу по рядам магазинчиков блошиного рынка. Как обычно, девяносто процентов хлама, девять процентов более-менее интересных вещей, и один процент действительно стоящего. Мне нравятся старые вещи. Нравится брать их в руки, разглядывать, представлять людей, которые ими пользовались, и те истории, в которых эти вещи участвовали или присутствовали. Особенно мне нравятся чайники, кофейники и кувшины. И порой, нужно приложить немало усилий, чтобы разгадать, для чего та или иная безделушка вообще использовалась. Например, опознать в этом медном цветке коробочку для таблеток, а в этом странном предмете, похожем на смесь подсвечника и зубной щетки, специальный столовый прибор, который сто пятьдесят лет назад использовали для того, чтобы держать ножку курицы во время еды. Изучать историю человека и человечества через историю быта – это одна из самых интересных игр, доступных в этом мире.

Солнце переваливает через полдень (ох уж это обжигающее, испепеляющее, изнуряющее израильское солнце…) и я спускаюсь по улочкам в старый порт Яффы, откуда, по крупному счету, пошел и этот город, и вся современная история этой страны.

Городу Яффа уже четыре тысячи лет. Чего только не видели эти места. Здесь Персей освободил Андромеду из плена страшного чудовища, продемонстрировав ему голову Медузы Горгоны и обратив того в камень. В плен к чудовищу девушка попала из-за того, что ее мать, царица Кассиопея, по глупости сболтнула, что превосходит красотой нереид, то есть русалок. Обиженные морские девушки отправились за помощью к своему покровителю Посейдону (это вам не милые диснеевские русалочки), а тот наслал на царство Кассиопеи и ее мужа Кефея страшное морское чудовище. Чтобы от него избавиться, царственная чета была вынуждена отдать чудищу свою дочь Андромеду (сравните со славянскими преданиями про Чудо-юдо, которому платили дань юными красавицами). Уж не знаю, что там чудище делало с девушкой, но пришел Персей и освободил ее, победив клыкастого охранника. Дальше был полный хэппи-энд в контексте патриархальных древнегреческих представлений о семейном счастье: Персей проводил всю жизнь в походах и подвигах, а Андромеда рожала ему детей одного за другим (от одного из них даже произошел весь персидский народ). Сам же сюжет освобождения прикованной к камню обнаженной юной Андромеды был весьма популярен среди художников и в эпоху Возрождения, и в XIX веке. Богатые покупатели хотели картины с обнаженкой (порносайты в то время почему-то еще не изобрели), а нарисовать просто обнаженную девушку было бы большим скандалом, вплоть до XX века (Эдуарда Мане за его «Завтрак на траве» в 1863 году чуть не растерзали). При этом считалось совершенно социально допустимым изображать обнаженное тело в античных сюжетах. А тут такой прекрасный материал – юная девушка, да еще и в цепях. Картина с таким сюжетом не только радует мужской феодальный глаз, но еще и обращается к его скрытым в подсознании желаниям обладать этой женщиной и подчинять ее себе, мучая и покоряя (они, естественно этого не понимали, это Фрейд всё подробно в начале XX века объяснил, но чувствовать-то чувствовали – подсознательно).