Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Перуанское Сокровище [litres]

– Да, разумеется, – ответила Сисси.

Из тона ответа, по крайней мере, мне было ясно, что предостережение Дюпена она полагает более чем очевидным.

– Возможно, в получении нужных сведений от профессора и его прислуги более всех преуспеете вы, миссис По, – продолжал Дюпен. – Думаю, он недооценит ваш интеллект, и это сыграет нам на руку.

Сей неожиданный комплимент заставил Сисси изумленно округлить глаза.

– Что ж, разыграю из себя наивную женушку в полную силу и завалю его грудой вопросов, – сияя от радости, сказала она. – Действительно, я сама не раз замечала, что мужчины просто в восторге от внимательных слушательниц, вдохновляющих их говорить только о себе да о своих свершениях.

Я одобрительно закивал, соглашаясь со словами Сисси, однако насмешливое фырканье и сардоническая улыбка Дюпена немедля заставили меня прервать сию пантомиму, а щеки мои – вспыхнуть нежеланным румянцем.

– Я говорила вовсе не о тебе, дорогой, но некоторые твои знакомые так утомительны!

Тут, в свою очередь, покраснел и Дюпен, что принесло мне немалую радость.

– Первым приходит на ум мистер Гризволд, – продолжала Сисси. – Ужасно скучен и глуп. И еще с десяток других, что называют себя писателями и даже проявляют кое-какой разум в беседе, но слишком уж много времени проводят в тавернах.

Проказливо улыбнувшись, Сисси смежила веки, сделала глубокий вдох и прошептала самой себе:

– Bon courage [52] Здесь : смелей! ( фр .) .

После недолгой паузы она открыла глаза, выпрямилась, расправила плечи и твердо сказала:

– Не продолжить ли нам путь?

Дюпен кивнул и вновь вскарабкался на козлы. Не прошло и минуты, как мы снова двинулись вперед, вдоль дорожки для экипажей, как оказалось, протянувшейся сквозь заросли более чем на четверть мили. Гравий дорожки был тщательно выровнен граблями, а по бокам ее окаймляли ряды пышных кустов рододендрона. Рододендроны были столь высоки, что совершенно заслоняли собою дом, пока мы, свернув налево, а затем снова направо, не оказались прямо перед ним.

– О, какое великолепие! – ахнула Сисси, увидев Усадьбу Ренелле.

Да, название «Усадьба» отнюдь не являло собою преувеличения: дом Ренелле действительно поражал размерами и красотой. Выстроен он был из серого виссахиконского сланца, пронизанного слюдяными жилами, поблескивавшими в лучах полдневного солнца, и выдержан в готическом стиле: крутая островерхая крыша, массивная башня, широкое, масляно-желтое крыльцо, ярко контрастировавшее с темно-бордовым наличником огромных дверей. Окна нижнего этажа были высокими, стрельчатыми, окна же верхнего – поменьше, причем четыре из них вытянулись в ряд прямо над крытым крыльцом. В башне, возвышавшейся на левом краю дома, также имелась пара окон, высоких и узких, точно крепостные бойницы.

Мы выбрались из экипажа. Дюпен, не спеша, принялся оглаживать лошадь и поправлять упряжь, а при этом – приглядываться к окрестностям.

– Взгляните-ка на ту беседку, – негромко сказал он. – Весьма удобный способ получать и отправлять письма, живя здесь, за городом.

Изящное, миловидное строение венчала голубятня, полная шумных крылатых жильцов.

Сделав паузу, Дюпен незаметно, исподволь окинул взглядом дом.

– Я бы предположил, что мисс Лоддиджс заключена в башне либо в подвале.

– Надеюсь, в башне, или же этот субъект – сущий варвар, – сказала жена. – Смотрите: шторы на башенных окнах задернуты. Хотя, если рассудить, в подобном месте они не слишком-то нужны вовсе, не говоря уж о том, что среди дня держать их задернутыми ни к чему, если только не прячешь кого-то внутри.

Дюпен согласно кивнул.

– К тому же, башенные окна не позволяют выбраться на крышу, что затрудняет и спасение, и бегство. Чтобы освободить мисс Лоддиджс, нужна очень длинная лестница, либо в башню придется пробираться изнутри, через дом.

– Но ведь если мисс Лоддиджс в башне, она, безусловно, подала бы знак из окна, услышав наше приближение, – сказал я.

– Только если с нею в комнате нет того, кто этому помешает, – возразила жена.

– Либо она связана и с кляпом во рту, – добавил Дюпен.

– Вот зверь, – пробормотала Сисси.

– Ну, что ж, приступим? – предложил Дюпен.

Мы с Сисси двинулись к дому первыми, и я дважды стукнул в парадную дверь молотком. Спустя пару минут нам отворили.

– Добро пожаловать. Профессор Ренелле вас ждет.

В дверном проеме, занимая собою большую его часть, стояла женщина внушительной, просто-таки устрашающей величины. Ее широкое, простоватое лицо обрамляли седые, стального оттенка локоны, по большей части заправленные под белый чепец. Дурно сидящее черное платье с кружевным воротником делало домоправительницу Ренелле похожей на жен первых поселенцев-пуритан. Смерив нас несколько настороженным взглядом, она развернулась и, шлепая по полу подошвами тяжелых туфель, точно комьями теста, швыряемыми хлебопеком на противень, повела нас внутрь.

Фойе оказалось прекрасно освещено лучами солнца; проникавшие внутрь сквозь стрельчатые окна, они словно смягчали мрак, испускаемый портретами предков Ренелле, что с чопорной строгостью щурились на нас со стен. Со сводчатого потолка свисала огромная люстра в итальянском стиле, а пол украшала экстраординарная мозаика с изображением множества самых разнообразных птиц в полете и на отдыхе. В пляшущих отблесках света птицы казались живыми, и пол фойе являл собой истинное произведение искусства. Прямо перед нами тянулась кверху лестница на второй этаж, ведущая в обнесенный элегантной балюстрадой открытый коридор, из коего открывался вид вниз, в фойе, и на пейзаж за парой больших окон по обе стороны от парадных дверей.

Коридор справа от лестницы вел в заднюю часть дома и, по всей видимости, в кухню. Справа от фойе, за распахнутой дверью, располагалась изящно, хотя и по моде рубежа столетий, меблированная гостиная: очевидно, матушка, а может, и бабушка профессора Ренелле обладала хорошим вкусом и не стеснялась в расходах. Слева находился обеденный зал с огромным столом и еще одной невероятных размеров люстрой, подвешенной прямо над ним. Здесь более всего остального бросался в глаза натюрморт в золоченой раме, висевший над мраморным камином – пиршественный стол в стиле голландских мастеров, пышное изобилие красочных фруктов, разложенных вокруг пары павлинов, самца и самки, словно бы слившихся воедино в посмертных объятиях. Роскошные павлиньи перья, свисавшие с края стола, мерцали в слабых, неспособных разогнать наползающий мрак отблесках свечей. Сколь грустная, сколь меланхолическая картина для обеденного зала…

От этих раздумий меня пробудил голос домоправительницы:

– Профессор Ренелле вскоре будет готов вас принять. Не угодно ли кофе или чаю?