Елена Ершова - Ихтис

Андрей возбужденно облизнулся и увидел, как на двор выходит Акулькина мать.

«Ульяна», – подсказал Павел.

Она оказалась высокой и тощей, таких в Тарусе называли «штакетина», лицом и комплекцией девчонка явно пошла в нее.

– Отец где? – спросила женщина. У нее был тревожный и надломленный голос, плечи то и дело нервно вздрагивали.

– К брату Маврею ушел вместе с кошечкой, – добродушно ответила Акулька.

– С какой кошечкой?

– С сестрицей Аленкой.

На лицо Ульяны набежала тень. Или это просто облако на время закрыло солнце?

– С кошечкой, значит, – повторила женщина.

Андрей хорошо различил эту интонацию: звенящую от сдерживаемой ярости и обиды.

Ульяна на время скрылась из поля зрения. Андрей не торопился приоткрывать дверь шире, он чувствовал себя мальчишкой возле замочной скважины, и в этом ощущался элемент игры, какой-то чистый, незамутненный восторг. Андрей чувствовал себя живым.

– Жалко курочку, мама! – снова послышался высокий голосок Акульки.

Они снова появились в поле зрения: держа в одной руке курицу, другой Ульяна вытащила из деревянной колоды топор. Легко вытащила, с одного раза.

– Ты ведь хотела на ужин куриный бульон, – возразила она, даже не оглянувшись на дочь. – А папы нет, придется все делать самой.

– Я больше не хочу бульон! – попыталась спасти положение Акулька. Курица трепыхалась в плотно сомкнутых пальцах матери, скребла когтями по колоде.

Память возвращалась, проявляясь, как старый фотоснимок. Андрею вспомнилось, как они с братом гостили в деревне у бабушки. Как и многие деревенские, она держала кур и свиней, но никогда не рубила головы сама, предоставляя эту работу деду. Каждый раз, когда дед вытаскивал топор, бабушка уходила в дом или отправлялась по делам, и к ее возвращению тушки обязательно должны были лежать в отдельном тазу, готовые к ощипу и разделке, а кровавые пятна отчищены и присыпаны песком. Втайне дед посмеивался над женой, но никогда не перечил, зато неодобрительно качал головой, когда Павел в ужасе закрывал лицо руками, бубня под нос: «Мужик ты или кто? Бери пример с Андрюхи!»

Андрею было любопытно, и он всегда смотрел, как лезвие рассекает податливую плоть и впивается в колоду. Всего один взмах – и живое становится неживым. В этом заключалась особая, смертельная магия.

– Не хочешь бульон, приготовлю котлеты, – легко ответила Ульяна, умело прижимая птицу.

Как в детстве, Андрей весь превратился в зрение и слух, Акулька же, наоборот, закрыла лицо ладонями.

Взмах!

Лезвие опустилось, вонзившись глубоко в колоду. Из разрубленных артерий брызнула кровь, и голова – серо-бурый мячик – отскочила и упала в траву.

Какое-то время Андрей смотрел на темные пятна, на безголовое тело, бегающее вокруг колоды. Потом тело завалилось на бок, подогнуло ноги и застыло, лишь изредка подергивая крылом.

«А силы Ульянке не занимать, – подумалось Андрею. – И жалости бабьей нет. Уж рубанула так рубанула».

Живот снова скрутило болью. Воздух сделался колючим, плотным. Андрей захрипел, раздирая пальцами горло. Мир потек, сворачиваясь спиралью, подернулся туманной пеленой. И вот уже, как сквозь замочную скважину, смотрел сквозь чужие глаза: деревянная колода превратилась в беленую печь, а курица – в труп Захария. Заскорузлая от крови голова тряслась, пальцы скребли по доскам. Рядом вместо топора валялось полено.

Как там сказал Емцев? Сначала толкнули, потом добили по голове…

– Вали! – прохрипел Андрей. – Сдохни… уже наконец!

И глазами Павла продолжил смотреть.

Веером развернулись страницы блокнота, замельтешили написанные карандашом имена.

Степан Черных.

Маланья.

Ведьма Леля.

Ульяна…

Могла ли нанести удар женщина? Вполне могла. У кого был мотив? У всех, кроме, пожалуй, Маланьи. Степан и Леля желали завладеть Словом, Ульяна – уехать из деревни. Затюканная, задавленная мужем, ревнующая его к чужим женщинам, и дрожащая, как осиновый лист – поди, пойми, от вечного страха перед Черным Игуменом или от страха быть раскрытой?

– У нее нет… Слова, – выдавил Андрей, в слепоте шаря ладонями по стене. Остро пахло кровью, и от этого кружилась голова и к горлу подкатывала желчь.

– А у кого есть? – жадно спросил Павел.

Есть ли у него? У них обоих? Между близнецами снова протянулась связующая нить молнии, и на одном конце нити стоял мертвый Андрей, на другом – Павел. Зазвучит Слово – и мертвые займут место живых.

Ладонь пронзила боль.

Мир перевернулся: пропала изба, печь и мертвый старик. В дверную щель снова било полуденное солнце, а по распоротой ладони струилась кровь, но боль оказалась желанной.

– Сдохни, – с упоением повторял Андрей. – Умри.

По телу волнами шла дрожь, и Павел не откликался. Только тогда Андрей выдохнул и убрал руку от острой шляпки гвоздя. Высунув язык, облизал рану, смакуя будоражащий медный привкус.

Теперь хорошо. Теперь он снова один.

А вот Ульяна была не одна: рядом с ней размахивали руками люди в белых рубахах. Пояса трепыхались как мотыли, насаженные на крючок.

Корм для рыб. Они все были кормом.

– Неужто нашли? – повторяла Ульяна, все еще сжимая в руке топор.

– Нашли, только что баграми выловили! – причитала женщина, покачиваясь и прижимая ладони к лицу. – Головушка пробита!

– С камня он сверзился, как пить дать, – сплевывал мужик. – Бегал по деревне, дебоширил, никакого покоя от него не было. Сам виноват.

И чинно целовал подвеску-рыбку.

– Михаил Иванович подозревает убийство.

– С пьяных глаз он подозревает!

– И все же, расследовать будет. В свои руки возьмет. Уж ему Рудакова черте чего наговорила!

– Я видела, она сюда приходила поутру, – сдавленно ответила Ульяна. – Что же делается, Господи?

Топор выскользнул из разжавшихся пальцев, воткнулся в мокрую от крови землю.

– Игумена уже предупредили, – мрачно сказал первый мужик. – Вместе разбираться будем. Пусть только Иваныч попробует оклеветать, я своими руками…

Люди продолжали голосить, но Андрей уже не слушал. Его внимание привлекло другое: по тропе, прихрамывая, брела безголовая курица. Время от времени она останавливалась, вытягивала вниз шею, словно пыталась склевать найденную крошку, и тогда из сырой утробы брызгала кровавая струйка. А неподалеку стояла Акулька и горящим взглядом наблюдала за птицей, губы девочки шевелились, будто повторяли заклинание или молитву.

После полудня разыгрался ветер. Лес шумел, и шумели собравшиеся люди. С участковым пришло с десяток деревенских и местный священник, а против них – почти пять десятков Краснопоясников, и новые все подходили.

Андрей выкрался из своего убежища и волчонком ожидал в стороне, пряча в кармане порезанную о гвоздь ладонь. На него бросали косые взгляды, но не трогали.