Елена Ершова - Ихтис

– Отвали, – шепнул он, икнул от напряжения и тут же накрыл ладонью губы.

– Если и не у него, то где-то близко, – тем временем ответил мужчина.

Настала тишина, такая, что в ней едва слышались удаляющиеся шаги. Тишина была неприятной, липкой, опутывала голову, как водоросли. Он сунул мизинец в ухо, пытаясь избавиться от ватной заложенности, глубоко вздохнул, и кто-то другой, невидимый и близкий, синхронно вздохнул вместе с ним.

Скрипнула дверь.

– Кто тут? – угрюмо спросил в пустоту и сощурил воспаленные глаза. Их словно запорошило песком, вместо четких образов – расплывчатые фигуры.

– Пить хочешь, дяденька? – на этот раз тихий и высокий голос явно принадлежал ребенку.

Он приподнялся на локтях, подтянув гудящие ноги. С непривычки тело казалось непослушным, деревянным, суставы скрипели как плохо смазанные шарниры.

– Ты кто? – язык тоже не слушался, ворочался моллюском в раковине. Подслеповато сощурившись, разглядел гостью: на вид лет десяти. Взлохмаченная, лицо остроносое, бледное, а глаза как пуговки. Ну чисто гадкий утенок!

– Акулька я, – гнусаво ответила девчонка. – Видела, как тебя папка в сарай волочил. Воды принесла. На! Пить хочешь, поди.

– Хочу, – согласился он и принял из грязноватых рук Акульки граненый стакан.

Держал крепко, обеими руками, и жадно пил, стараясь не пролить ни капли. Вода была холодной, колодезной, от нее сводило зубы и пощипывало в горле.

– Тебя как звать? – спросила девчонка, забирая стакан.

Он задумался на минуту. Первое имя, родившееся на языке, сплюнул под ноги, как шелуху, нашел правильный ответ и выцедил:

– Андрюха.

– Смешно, – сказала Акулька. – Вроде дядька, а говоришь как мальчик.

– Мне шестнадцать, – хрипло ответил Андрей и поскреб ногтем рану на другой руке.

– Что это у тебя? – она взяла его ладонь, перевернула. Возле ногтя, черного от сажи и засохшей земли, коркой запеклась кровь. – И вот тут…

Провела пальцами по щеке, где цвел след ожога.

– Не знаю, – сказал Андрей и нахмурился, вспоминая.

В красный цвет окрасилось пламя, в черное – загустевшая тьма. Как долго он провел в этой тьме, подсвеченной вспышками молний? Сколько пытался пробиться сквозь плотный панцирь неверия, глодал раненое сердце брата, до капли выпивая его боль и муку. И вот – Павел уверовал, и по вере ему воздалось.

– Хочешь, вылечу? – спросила Акулька.

– А можешь?

Вместо ответа она криво улыбнулась и коснулась губами его руки…

…будто снова опустили в кипящее пламя.

Нет, нет, нет! Не надо! Только не снова!

Судорога свела мышцы, ногти свободной руки заскребли по полу. И из-за плотной завесы небытия выглянул близнец. Заскрежетал зубами, пытаясь что-то сказать, вперился взглядом в девчонку. Видела ли она? Прикрыв ресницы, дохнула на рану. И раны не стало.

– Все уже, все, – заботливо проворковала, гладя его по руке.

Андрей испустил долгий вздох. Рука не болела, не саднила разбитая губа. Он дотронулся кончиком языка – опухоли не было. Приложил ладонь к лицу и ощутил приятную упругость кожи, лишь кольнула проросшая щетина. Настоящая, живая.

– Это кто тебя научил? – спросил он.

– Никто, – чуть стеснительно ответила девчонка. – У деды подсмотрела.

И захихикала. Андрей вздохнул, снова облизал губы и спросил невпопад:

– Сигареты есть?

– Курить гадко.

– Это кто говорит?

– Папка говорит.

– Много он понимает, твой папка.

Снова попытался привстать. На этот раз тело отозвалось куда охотнее, мышцы не дрожали так сильно, пальцы слушались. Андрей сгреб солому в горсть и швырнул перед собой. Желтые остинки посыпались, ложась на дощатый пол.

– Не балуй, а то нажалуюсь! – строго сказала Акулька. – Папка здесь самый главный.

– Так уж и главный, – усмехнулся Андрей. Вспомнил гулкий шепот за стеной:

«Нельзя отпускать, надо следить за ним».

От этого «надо следить» в животе разлился холодок. Но страх был далеким и ненастоящим, как отголосок памяти.

– Правда, правда! – с жаром закивала Акулька, крутя стакан между пальцев и глядя, как солнце играет прозрачными бликами. – Папка за паствой следит и направляет на путь праведный. Он волшебную кошку приручил, и теперь она мне сказки рассказывает. Будешь меня обижать, задерет тебя кошка железными когтями.

– Не буду обижать, – с усмешкой пообещал Андрей. – Видел я ту кошку на Лешачьей плеши под железным столбом. В столб молнии бьют, и в кого молния попадет, тот упадет замертво. А кошка твоя землю рыла и мертвецов из-под столба выкапывала, а потом ела. И меня съесть хотела.

– Неправда! – подскочила Акулька, выронила стакан. – Злой ты, дядька! Зачем на мою кошечку наговариваешь?

– Если наговариваю, это тогда что? – он вынул из кармана маленькую косточку, покрутил между пальцами, подмигнул девчонке одним глазом. Второй не слушался, так и оставался полуприкрытым. – Через эту косточку я и вернулся.

– Откуда? – плаксиво спросила девчонка.

– Из рыбьего брюха. Там все мертвецы сидят, и мамка моя, и папка, и бабушка, и брат Павел.

– А вот и врешь! – вдруг спокойно сказала Акулька и лицо ее из плаксивого сразу сделалось серьезным. – Нет там брата. Тут он сидит, я видела, – она вытянула палец и ткнула Андрея в грудь. – Ждет, как ты ждал. Вернется.

Спазмом скрутило кишки. Андрей заскрежетал зубами и согнулся, хватаясь руками за живот. Косточка выпала и затерялась в сене.

«Вернусь! – закричал в голове чужой голос. – Пусти, а то хуже будет!»

– Хрен тебе, – прошипел Андрей и облизал губы. – Помнишь, Паша? Правая сторона живет, левая гниет. Теперь ты гниешь, а я за обоих жить буду.

Павел протестующе заворочался в животе, Андрей ударил себя кулаком под ребра, резко выдохнул и замер. Шевеление прекратилось.

– Акули-ина-а! – раздался за стенами взволнованный женский крик. – Где ты, доченька?

– Мамка зовет, – девчонка словно очнулась ото сна и отступила в круг света, солнце короной вспыхнуло над пушистой макушкой. – Пойду.

И выскользнула на улицу.

Андрей привстал. Колени едва сгибались, туловище шаталось, будто он, Андрей, был разумной машиной, но не мог самостоятельно управлять ею, ведь внутри на водительском кресле сидел кто-то другой, нажимающий на тормоз и время от времени дергающий ручник. Оттого и шаги получались рваными, спотыкающимися. Андрей выставил ладони и ухватился за дверь. Она скрипнула и приоткрылась.

Он так давно не видел света, что почти забыл, каким тот может быть ярким. Не белым и смертоносным, как молния, а теплым, струящимся, ласкающим кожу. Зажмурившись, Андрей с удовольствием подставил лицо солнцу. Как там сказал Игумен? Присматривать за ним будет? Плевать на него. В этой глуши Андрей пробудет недолго. Вот окрепнет, обретет силу, и уедет в большой город. Может, даже в столицу. Там много огней, девчонок в коротеньких юбочках, много возможностей и путей. Затеряется – никто не найдет. А уж если унесет с собой Слово…