Екатерина Звонцова - Рыцарь умер дважды

Я видел сон, где обрушивались потоки огня, и грохотало небо, и Джейн снова лежала в гробу, а потом восстала. Она открыла глаза, и бутоны распустились в ее похоронном венке. Она целовала другого, и вместе они летели в ночи. А потом ее одежду ― странную одежду рыцаря ― расцветили раны. Она умерла в чьих-то судорожных объятьях, цепляясь за них изо всех сил. Забрезжил слепящий звездный свет. Она упала туда. Я не смог ее поймать.

Я проснулся со слезами ― на улице шумела буря, кто-то кричал. Я услышал свое имя и понял: это горожане, наверное, рвутся сюда, чтобы меня линчевать. Как и прежде, сердце не забилось чаще от страха. Куда больше его нес ветер, воющий за решетками. Я закрыл глаза, казалось, на секунду, снова открыл их ― и увидел совсем рядом…

– Эмма?..

Она рассмеялась. Я узнал, вспомнил этот смех.

– Джейн, милый Сэм. Я всего лишь Джейн.

Она была в сияющем доспехе, не таком, как во сне, а похожем на оперение огненной птицы. Кожу покрывал какой-то узор ― тонкие золотые полосы и треугольники. Волосы были убраны, часть заплетена в замысловатые косы, голову венчал легкий венец. Вся она светилась. И только зеленые глаза смотрели все с тем же ласковым, лукавым вызовом, в который я влюбился.

– Ты замучился из-за меня, Сэм… совсем. Перестань. Я этого не стою.

Она погладила меня по щеке; я перехватил ее руку и прижал к губам. Холодная. Холодная… как звездный свет. И такая же недостижимая.

– Я погубила тебя, Сэм. ― Она не попыталась оборвать странное пожатие, наклонилась ниже. ― Погубила, пытаясь спрятаться за тобой от того, от кого не желала бежать. Я жестока. Всегда была. Ты не должен был меня любить.

– Ты… ― я снова поцеловал легкую ладонь, ― не помнишь? Как я убил тебя…

Второй рукой она погладила мои волосы. Коснулась губами лба, пряди упали, задели висок. Джейн пахла лесом и морозом, и я почти захлебнулся в этом запахе. От него сами начали смыкаться воспаленные веки, высохли слезы.

– Ты никогда никого не убивал. У тебя светлое сердце. Такое светлое, что даже тот, кто мучил тебя, не смог его взять. Он… тоже раскаивается. Все пройдет. Пройдет…

Она поцеловала меня еще раз, в уголок губ, и отстранилась. Встала, шагнула к окну, и там, в слабом свете, проявилась с ней рядом еще фигура. Человек в черном, краснокожий ― тоже сияющий, с золотым узором по скуластому лицу. Джейн тихо произнесла:

– Я не исправлю твоих ошибок за тебя, мое Злое Сердце. Как бы ни хотела.

Не ответив, он подошел ко мне.

Он был огромным ― и чем-то страшил. В волосах белел череп, глаза напоминали угли. Но он смотрел скорбно, так, будто собирался за что-то просить прощения. За что? Я никогда не знал его, не видел. Мне не хотелось, чтобы он приближался, чтобы заговаривал; я отвернулся к стене, моля наваждение ― пусть в наваждении была Джейн ― оставить меня. Но оно не оставило. Человек в черном подошел вплотную, присел на край койки, погладил мои волосы, ― и словно невидимые ледяные пальцы сжали мне шею. Тогда я все понял.

– Ты ― только сын своего отца, ― прошептал незнакомец и, кажется, легко поцеловал меня в затылок. ― Я никогда не трону тебя. Прощай.

Я обернулся и успел увидеть, как двое растворяются с лучами танцующей пыли. Я позвал Джейн, позвал еще раз, но снова слышал только голоса с улицы. Люди уже не требовали крови. Они кричали от страха, а может, выла буря. Я снова уснул. Без снов, светлых или дурных.

…Я просыпаюсь прямо сейчас, от кашля. Что-то мешает в горле, что-то рвется изнутри, хотя вчера весь день я не ел, а вечером мне вовсе и не приносили еды. Открыв глаза, продолжая содрогаться и биться, я вижу: на улице все еще кровавый, яркий рассвет. Он пробился в камеру, лежит полосами на полу. Действительно кровавый… кровь ― и на моих руках.

– Сэмюель!

Этот голос. Совсем рядом. Я продолжаю кашлять, жмурюсь и слышу спешные шаги.

– Сэм… ― Меня обнимают и прижимают к себе. ― Ничего, ничего, так нужно…

Эмма ― не Джейн, ― говорит что-то еще, быстро, ласково и тихо. Мы раскачиваемся, точно я дитя, которое не может уснуть. От волос Эммы пахнет Оровиллом: пылью, дождем, апельсиновыми деревьями. Она теплая, как утреннее солнце. И я шепчу:

– Ты вернулась…

Почему-то в это не верится, почему-то она видится таким же привидением, как сестра. Теплый, живой, дрожащий призрак.

– Все вернулись. Все кончено.

Снова кашель сотрясает мое тело. Я торопливо отстраняюсь, почти скатываюсь с койки. Мне страшно поранить Эмму, случайно ударить, ушибить, как, видимо, я сделал вчера, когда она так торопливо, явно напуганная, сбежала от меня. Я корчусь на полу и не даю ей приблизиться, закрываюсь руками. Спазмы горячие, колкие, стремительно лезут к горлу, становясь все удушливее. Я содрогаюсь особенно яростно. Хриплю. И…

– Сэм!..

Кровь, снова кровь. Капли на полу, и там же ― длинное угольно-черное окровавленное перо. Откуда?.. Я тяну к нему руку. Оно тут же обращается в прах.

– Господи… ― потираю лоб. ― Ты… не пугайся. Только не пугайся.

И не убегай. Ты так мне нужна. Хоть кто-то. Но, кажется, она и не собирается убегать.

– Все кончено, ― тихо повторяет Эмма и тянет меня назад, на постель. ― Кончено, Сэм. И… тебе можно отсюда выйти. Я взяла ключ Винсента и открыла дверь. Пойдем?

Она глядит с улыбкой, ласково, но не как прежде. Это отстраненный взгляд, взгляд матери или сестры, и еще взгляд кого-то, сожженного дотла, а потом вмороженного в лед. Кого-то раненого, обессиленного, как несчастный ученый из старой книги о монстре, вставшем из мертвых во имя безумного эксперимента. Ее ― мою, но чужую ― уже не воскресят слова:

– Ты просто мое спасение. Если бы я знал. Эмма…

Я целую ей руку, сжимаю тонкую кисть меж ладоней. Когда-то я совсем не видел ее, а теперь она не видит меня, даже улыбаясь и прижимаясь лбом к моему плечу. Но это минута почти покоя, странного покоя, какой бывает лишь после светлого, мирного пробуждения на рассвете ненастной ночи. И я не смею прервать ее, ведь по-настоящему проснулись мы оба. Дурной сон, может, был общим для всего города. Но уже взошло солнце.

…Ветер гуляет по улицам. Он утешает меня, слепого ребенка, потерявшего и себя, и всех, кто меня любил. Сам я, наверное, разучился любить вовсе, этот дар забрала Джейн. Эмма ― нежная, милая, мертвая Эмма ― его не вернет. И все же…

– Побудь со мной. Поговори. Пока никто не пришел.

Я прислоняюсь к стене, увлекаю ее за собой. Если кто-то и должен выпустить меня, пусть это будет тот, кто столько защищал мою жизнь. Его нужно наконец поблагодарить. А сейчас…

Отдохни, Эмма. Я буду с тобой. Буду слушать твой шепот, молитвы или плач. Если только ты захочешь. Ведь мы уже не сумеем ничего забыть.