Екатерина Звонцова - Рыцарь умер дважды

Я прочел послание, и нож вдруг засветился. Он взмыл, и занесся, и вошел мне прямо в грудь резким быстрым ударом. Он пронзил сердце. Он не пролил ни капли крови, но врос в мою плоть, весь, и мне не было больно, а только бесконечно тоскливо от осознания: это дар, последний дар отца . В ноже великая сила шамана, сила, не спасшая единственную и отныне ненужная. Она влилась в меня. И я взлетел в небо без заговоренного пера.

…Я помню: я полетел к краю мира, на казнь. Я сразу увидел большую толпу «зеленых» и «звериных», некоторые из которых плакали, а другие кричали проклятья и кидали камни. Девочка ― босая, простоволосая, без тех веточек плюща, что раньше вились в ее волосах, ― шла по каменистой пустоши сама, никем не понукаемая, не оборачиваясь. Ей галдели и шипели вслед, но она не слышала. Она глядела вдаль, в звездную пустоту впереди.

Ее раздели догола, ее хлестал ветер. Выдрали ей в ярости волосы, оставшиеся висели патлами. На коже ― на спине, на руках ― я видел кровоподтеки и синяки, темные, как трупные пятна. Девочка споткнулась. Упала. Поднялась, прежде чем кто-то бы приблизился. Она наступила на тлеющий цветок и протянула вперед руку, пальцы коснулись прозрачной завесы, отгораживающей бездну. Здесь мужество изменило. Девочка обернулась.

– Я… ― прошептали ее губы.

И я бросился к ней. Повстанцы выпустили стрелы из нашего же украденного оружия, но все отлетели, ведь дар, заточенный в ноже, защищал меня, мой отец защищал меня. Я приблизился к ней ― к Кьори ― и подхватил на руки. Я взмыл в воздух. В меня продолжали стрелять, а она билась и кричала:

– Оставь, экилан! Все правильно! Все…

– Она простила тебя, ― прошептал я, склонившись. ― Простила. ― И уже громче я крикнул остальным: ― Жанна Исчезающий Рыцарь не хочет, чтобы было так! И тот, с кем она надеялась принести мир, не хочет, чтобы было так! Вы не слышите! Но я слышал! Слышал и…

…Слышу.

Они мертвы ― их голоса не могут нас достичь. Они мертвы, и нам не спросить, правильно ли мы поступаем. Они мертвы ― и не вернутся. Но прямо сейчас, когда я простираю руку вверх и кричу: «Идемте! Идемте со мной в Черный Форт, ведь это наш дом!» ― расступаются зеленые облака. Расступаются, давая посмотреть на вечернее небо, синее. Оно все в сверкающих холодных звездах, и две ― золотые ― сияют ближе всех.

– Жанна… Джейн…

Кьори Чуткое Сердце закрывает глаза, дрожа на моих руках. Она в чем-то красива, девушки «зеленого» народа всегда казались мне красивыми и хрупкими, будто они по-прежнему, как до Творения, ― просто живые цветы. У этого цветка обрублены последние побеги, последние листочки… но они еще вырастут. Я помогу.

…Ведь я помню: текст послания из рукояти ножа плыл перед глазами. Вождь говорил о том, как любил ее и как любил меня. И еще, что несчастная девочка-убийца ― та, ради кого Джейн шагнула к нему навстречу, так странно и страшно началось их «навсегда». Он напомнил, что близится ночь Созидания. Что отныне, когда я наследник его дара и власти, я должен беречь два народа. Что раскаивающаяся предательница, осужденная на смерть, заслуживает милости, ведь у нее действительно чуткое сердце. Так просит он . Так просит Жанна. Так просят те, к чьему Небесному Саду они отныне принадлежат, и Тот, кто смотрит на Сад из города, утопающего в розах и витражах. Девочка-убийца станет моей женой. С девочкой-убийцей мы примирим два народа. Им тяжело будет принять ее и тяжело будет принять меня. Но мы выстоим. Мы сможем, и наш мир перестанет осыпаться в холодную звездную тьму, ведь его поддержат крепкие корни Исполинов. Я заговорю с ними уже скоро, а Кьори ― теперь моя Кьори ― будет играть им на свирели, как и каждому усталому или измученному. Ее музыка и моя сила будут нести только покой и свет.

Так я обещаю тебе, Жанна, Исчезающий Рыцарь. И тебе, отец.

Я никогда вас не забуду.

«Привет, милая Джейн. Ты снилась мне сегодня снова, знаешь? Ты была такая красивая: в черно-золотом платье и с узором на лице, и твои волосы так чудесно уложили. Ты бродила по розовому саду со Злым Сердцем, мрачным, но вроде бы счастливым, и вы остановились передо мной. Ты взяла мою руку и положила к себе на живот. И мне показалось… он у тебя округлился с той ночи, как ты снилась в последний раз. И ты еще сказала:

– Тебе пора дальше. Иди поскорее.

Зачем я пишу это?.. Не знаю, родная. Просто пишу, уже пятое, кажется, письмо. Из каждого я складываю лодочку, как ты научила меня в детстве, и приношу в лес, к старому селению, и опускаю в какое-нибудь из Двух Озер. Так странно… в какое бы ни опустила, лодочка не плывет, а почти сразу тонет, а в глубине, на дне, будто золотинка вспыхивает. Но Элилейи нет… никого нет, и просто кувшинки больше не цветут. Вода ― лишь вода. А мне все равно хочется верить, что тонущие письма как-нибудь попадают даже не в Зеленый мир, а прямо к тебе. Может, лучше было бы носить письма в церковь, но преподобный говорит, это просто способ множить мусор. Он стал еще вреднее, с тех пор как ходит с тростью. У него так и не зажила нога, они с Винсентом теперь острят друг над другом взаимно: преподобный зовет его дикарем, как прежде, а в ответ ― что-нибудь, похожее на “ваше трехногое преподобие”. Они такие странные… но у них все хорошо. Правда, Винсент скучает по тебе, я все время это вижу. Джейн… я сегодня утром подарила ему фигурки зверей: лиса и койота, а вот енота оставила. Он все-таки мой, и, говорят, еноты вообще приносят счастье. Мне не помешает.

А Амбер уехал, Джейн, на своей “Веселой весталке”. Ее починили, а горожане, когда поняли, что зря обвиняли артистов в наших бедах, собрали “прощальных долларов”, кто-то подарил даже пару самородков. Удивительно, как легко злость превращается в вину, как яро люди эту вину сглаживают, стараются сами себе напомнить, что они добрые христиане. Это ведь было ужасно: и пожар, и бунт, и то, что преподобный назвал тебя ведьмой. Хотя я ведь сама не понимаю, как тебя называть. Ты ведьма, или все случилось у нас случайно, просто потому, что так решил Бог? Не знаю, не буду думать, и называть тебя ведьмой не буду. Ты ― моя любимая. А в Оровилле сейчас спокойно, все снова дружны, разве что постреливают в салунах и в порту, но это как обычно. Так и знай.

Родители хорошо, Джейн, почти хорошо. Отец много работает: восточнее на реке нашли новый прииск, а Гридли ― город, куда ездил лечить тиф доктор, ― хочет переправлять фрукты и овечью шерсть не только поездами. Отец пытается завязать там знакомства; у него глаза горят, Джейн, это так здорово, я давно этого не видела… Мама тоже оживает. Мы шьем и собираем с «вольтеровского пятачка» клубнику. Она удалась в этом году, мы не ожидали. Вот бы тебя угостить, но все приходится съедать самой.