Мехтильда Глейзер - Эмма, фавн и потерянная книга

Я достала ручку и начала самую длинную запись в книгу.

Сперва я навела в замке немного порядка: выпускники откажутся от ежегодной попойки в пользу вечера игр, а отец перестанет беспокоиться обо мне из-за падения в фонтан. Потом вписала несколько дел поважнее. Хотя сила хроники, как и раньше, внушала мне определенное уважение, мне уже надоела осторожность в экспериментах. Если я владею магической вещью, то хочу использовать ее как следует.

Например, правда, будет отлично, если несколько неприлично богатых выпускников завтра во время бала объявят, что хотят пожертвовать деньги на конюшню Штольценбурга, о которой мы давно мечтали? А отца точно обрадует премия за многолетние заслуги на посту директора. И наконец, милая Мари поедет мимо Штольценбурга и навестит поварих, вместо того чтобы просто засыпать тетю и двоюродную бабушку скучными электронными письмами.

И да, насчет фавна… Если все серьезно, пусть он немедленно объявится передо мной и объяснит, что произошло с Джиной. Я, черт возьми, хочу встретиться с ним лично, и как можно скорее! Если же его не существует и у меня просто фантазия разыгралась, это тоже отличный вариант. Или то, или другое. Или иначе? Да, я хочу наконец во всем разобраться, пока не сошла с ума. Точка.

Однако…

Только я дописала последний абзац, как меня сразу захлестнуло чувство опасности. Боже, последние строки получились совсем не осторожными! Я зашла слишком далеко? Всего несколько секунд спустя я решила на всякий случай перечеркнуть предложение о фавне.

Вернее, попыталась.

К сожалению, кончик ручки скользил по бумаге, не оставляя следа. С количеством чернил проблем точно не было, я попробовала нарисовать завиток на краю листа – никаких проблем. Но когда я пыталась изменить одно из написанных слов или зачеркнуть его, бумага словно не давала окрасить себя в другой цвет.

Интересно.

И… немного жутко, к сожалению.

Я долго выводила разные каракули по всей странице, рисовала волнистые линии, зигзаги, точки и штрихи. Но написанные слова оставались такими, какими были. После всех моих попыток надписи по-прежнему четко и аккуратно проступали среди моря каракулей, и не важно, сколько бы раз я ни черкала по ним. Даже чернильный ластик и корректор не помогли, попытка выдернуть страницу тоже закончилась ничем. Черт! Через некоторое время я сдалась, закрыла книгу, снова спрятала, на этот раз под матрас, и просто понадеялась на лучшее.

Я погасила свет и снова погрузилась в водоворот снов, не прекращавшийся до самого утра, пока меня не разбудил обычный для воскресенья на неделе встречи выпускников шум.

По сути, бал в огромном замке, полном подростков, может привести только к одному: настоящему ЧП. Некоторые наши ученицы за много месяцев до праздника придумывали себе идеальный наряд и тратили летние каникулы на штурм шикарнейших бутиков Парижа, Лондона или Берлина, вооружившись папиной кредиткой. Но были еще те, кто не особенно интересовался вечером танцев, и те, кто по мере его приближения нервничал все сильнее.

В этом году в день бала на этажах Штольценбурга, точно по расписанию, воцарился хаос. Ученицы таскали повсюду утюжки и невероятного размера чемоданчики с косметикой, примеряли разные туфли под платья, в последний миг выщипывали брови в ниточку, в то время как раздраженные бальные дезертиры спешили в комнаты отдыха, реагируя на происходящее закатыванием глаз и острыми замечаниями на слова «плойка» или «утюжок».

Мы с Шарлоттой скорее придерживались золотой середины. Хотя время от времени и нам хотелось накраситься и надеть шикарные платья. Но государственной важности мы балу давно не придавали, в отличие, например, от Хелены, которая каждый год приходила в наряде с Недели моды. Нашим платьям было по три сезона, я купила свое (темно-красное, вечернее, спереди закрытое, но с довольно глубоким вырезом сзади) в каком-то торговом центре и уже носила в прошлом году. Шарлотта надела полуночно-синюю модель, которую выбрала ее мама. А Ханна за полчаса до начала бала вытащила из груды одежды сильно помятое нечто в чернобелую крапинку и без бретелек, что назвала бальным платьем (на самом деле не такое уж уродливое, если не обращать внимания на пару складок на юбке).

В любом случае, когда незадолго до семи мы в толпе других учеников и учениц устремились в направлении западного флигеля, мне казалось, что наша троица выглядит чудесно. Гораздо лучше, чем, например, Хелена, порхнувшая мимо нас в чем-то похожем на дырявый мешок, покрытый перьями (мода модой, но вот рванье выглядело ужасно).

Когда мы дошли до бального зала на втором этаже, там уже было достаточно людей. Здесь собрались как все без исключения ученицы и ученики нашей школы, так и учительский состав, остальной персонал интерната и больше сотни выпускников. Принарядившиеся, стояли они в свете бесчисленных свечей, возвращавших свет от покрытых зеркалами стен обратно в зал и придававших лицам теплое свечение. Переливающиеся кристаллики люстр окрашивали помещение во все цвета радуги.

Всякий раз меня восхищало бьющее через край великолепие зала – блеск паркета, высота огромных окон и роскошная мебель у стен. Весь год, кроме одного дня, бальный зал спит мертвым сном, и легко забыть, какой он на самом деле красивый, если не заходишь туда добрых двенадцать месяцев.

– Вау! – вырвалось и у Ханны, когда мы протискивались сквозь толпу людей к госпожам Беркенбек, взволнованно махавшим мне.

– Эмма, деточка! – закричала молодая госпожа Беркенбек и уставилась на меня. Я никогда не видела обеих поварих такими счастливыми. – Угадай, кто хочет навестить нас на следующей неделе? Сегодня пришло письмо, в котором милая Мари писала…

Старая Беркенбек помахала перед моим носом листком бумаги. Видимо, мать и дочь принесли с собой письмо, чтобы иметь на руках подтверждение своих слов, и планировали сегодня вечером зачитать его вслух как можно большему количеству людей.

– С ума сойти! – воскликнула я. – Я очень рада за вас, жду не дождусь, когда познакомлюсь с Мари. Но сейчас мне, к сожалению, пора. Хочу по-быстрому поздравить отца.

– Конечно, конечно, Эмма, деточка! А у вас двоих есть немножко времени, правда? Шарлотта? Ханна?

Девчонки покорно кивнули, а я с извиняющейся улыбкой стала прокладывать себе путь к центру зала, где вооруженный микрофоном отец как раз взбирался на маленькую площадку. Увидев меня, он спустился обратно, обнял и поцеловал:

– Ты выглядишь прекрасно.

– Спасибо, – улыбнулась я и попыталась незаметно поправить его галстук, который был завязан так, словно принадлежал жертве какой-нибудь катастрофы. – Ты тоже.

Поцеловав отца в щеку, я присоединилась к ожидающей толпе. Струнный оркестр у дальней стены зала заиграл короткую увертюру, заглушив бряканье, с которым официанты в соседнем помещении заканчивали оформлять стол с закусками.