Лев Гурский - Корвус Коракс

– Сталкивались мы с такими, – буркнул Фишер. – В сорок четвертом фон Паннвиц строил казачий корпус, а на кадрах у него сидел атаман Шкуро, группенфюрер СС, даже среди той поганой публики редкостная, говорят, гнида. Записывались к нему в основном ради формы и жратвы, хотя идейные тоже были, молились на Адольфа… Не знаю, как насчет математики, но бегали они неплохо – что те, что другие. Сам видел. Некоторых, правда, все равно догнали и вздернули – после войны, когда я уже в Норильлаге свою десятку мотал, по пятьдесят восьмой.

– Среди нынешних казачков идейных не бывает, – усмехнулся Наждачный и поправил на голове новенькую адмиральскую треуголку. В канун битвы он решил, что его черная повязка все же будет лучше сочетаться с Нельсоном. – Если бы пионеры для охраны базы взяли эмвэдэшников вместо трехрублевых халявщиков, нам пришлось бы помучиться. А в казачьих ЧОО обычно алкаш на алкаше. Они смелые, только когда их «водолазы» со всех сторон прикрывают… Справимся. – Андрей Антонович взглянул на циферблат часов. – Минут через пятнадцать можно начинать.

– Лучше через двадцать, – посоветовал Фишер. – Пускай команда «Проньки» хотя бы лишние пять минут попрактикуется с сетью. Следовало дать им больше времени для тренировок…

Вилли Максович, как обычно, был прав. Подготовку к сегодняшнему сражению мы вчера и впрямь начали довольно поздно – по очень уважительной причине.

Сперва мне пришлось вновь рассказывать о Корвусе и о тех обстоятельствах, которые в итоге привели нас в штабную палатку. Излагать ту же историю по второму разу оказалось намного проще. Фишер помогал мне репликами, Кеша – мимикой, а все штабные – вопросами по ходу моего рассказа. На некоторые я отвечал сразу, а некоторые Наждачный отсекал нетерпеливым жестом, успокаивая своих: дескать, это мелочи, про них потом, давайте дальше!

Из всех моих здешних слушателей Андрей Антонович был лучшим. Несмотря на усталость и травму, он быстро схватывал суть и, чуть что, не стеснялся признаваться в собственном невежестве и просить объяснений. Про «секретный протокол» вместо меня растолковывал Фишер, а помогал ему Витольд. На этой теме старый разведчик и научный консультант как-то очень быстро спелись, особенно когда выяснили, что из штабных больше никто вообще не был в курсе тех давних событий – как, кстати, и я сам три дня назад. Но только теперь старик уже не стал ругаться на школьных Марьиванн. Благодаря Раткевичу – знатоку вузовской науки – он понял, что затюканные исторички в школах не могли дать больше, чем знали сами.

«Тема эта сегодня не запрещается, – говорил Витольд, – но и не поощряется. Ее тихо убирают из основных программ, перекидывают в факультатив, ужимают в диссертациях, прячут в мелкий шрифт и замыливают до уровня фейка». – «И все потому, – подхватывал Фишер, – что лубочный Сталин – победитель и освободитель Европы пропаганде полезен, а реальный Сталин, который сговорился с Гитлером поделить Польшу, а потом всю Европу, только мешает, и лучше, чтобы ничего такого в светлом прошлом не было. Но оно было, не вырубишь топором! Вот!» И Вилли Максович зачитывал штабу отрывки из уже не секретного протокола и тормошил Корвуса в поисках нужных цитат из его фонограммы. В довершение ко всему он убрал со стола клетку с вороном, а на свободное место положил карту, которую мы нашли в загашнике Молотова.

Тут нас ждал сюрприз. «Что-то знакомое! – сказал Наждачный, рассмотрев нашу находку. – Марик, тебе это ничего не напоминает?» Вальков откликнулся: «Очень напоминает» – и, покопавшись в бумагах, извлек другую карту. Тоже многоцветную, но, судя по ярким краскам, свежую. Территория, которую охватили нынешние картографы, немного сдвинулась на восток, и границы государств были другими. Кто-то исполнил на бис сталинский географический трюк, только по-новому. Если на молотовской карте исчезла Польша, то на этой отсутствовала Украина. Западная ее часть оказалась закрашенной в цвет Польши, а восточная – в цвет России.

Я был ошарашен, но Фишер – ничуть. «Откуда это у вас?» – быстро спросил он, разглядывая рисунок. «Один из наших волонтеров работает стажером в типографии управделами президента, – объяснил Вальков. – Это, конечно, режимный объект, но и парень не дурак, пронес ее в… короче, нашел для этой задачки решение. Мы до сегодняшнего дня думали, что это глупая шутка или пропагандистский трюк». Вилли Максович вздохнул: «Эх… Может, не шутка. Об этом я и хотел рассказать». Он вытащил из кармана конверт, достал оттуда лист с аппликацией, которой занимался ночью, и прочел уже знакомый мне обрубок предложения: «…чение интересов Республики Польша и Российской Федерации будет примерно проходить по линии городов Одесса – Николаев – Кир…» И добавил: «Дальше нам пазлов не хватило, но и этого достаточно. Видите на карте новую польско-российскую границу? Одесса – Николаев – Кировоград – Черкассы – Киев – Чернигов. То же самое. Все клочки – с ковра возле мусорной корзины известного вам Владлена Сверчкова, советника президента. Выводы делайте сами».

Фишер положил на стол новую карту рядом со старой и обратился ко мне: «Иннокентий, сравни и скажи. Как бы это называлось у вас в Инспекции по авторским правам?» Несмотря на мой внутренний раздрай, формулировка выпрыгнула сама: «Сходство до степени смешения». – «А попроще? – переспросил Наждачный. – Чтобы все поняли». Я промедлил, мысленно переводя с профессионального на русский. Выручил меня Витольд: «По сути, это план Сталина и Гитлера, но в иных географических координатах. Я согласен с господином Фишером: будущее завязано на прошлом. И сейчас они особенно не хотят, чтобы об этом прошлом им напоминали. Потому-то Рыбин из администрации президента велел пионерам во что бы то ни стало добыть ворона – единственного свидетеля того самого сговора. Слишком все похоже. Не воспоминание это, а предчувствие. Украину могут разделить так же, как Польшу в тридцать девятом…»

На несколько секунд в палатке все замолчали, переваривая новость. И сразу же стало слышно, как в углу щелкает клювом Корвус: носителя сталинской фонограммы Кеша кормил орешками.

Первым высказался главный аэронавт Митя Верховцев. «Да нет, братцы, это чепуха! – с сомнением проговорил он. – Не может у них быть такого плана. Они, конечно, сволочи первостатейные, но что-то у них должно быть в головах. Есть ведь международное право! Не полные же они дебилы!» Жадов придушенно хихикнул: «Ты идеалист, Митенька. Тебе с высоты все кажется таким красивым. А вот я, например, в судах бываю каждый день, знаю эту публику. Даже если Кремль объявит, что Мадагаскар тоже наша территория, сонные коалы из Верхсуда подмахнут не глядя, а Деницын в Констсуде молоточком пристукнет – мол, все по закону. Вспомните, про полуостров тоже раньше говорили: не осмелятся… Ага, не осмелились они, как же!» Наждачный насупился. «Никто не знает, что у них в головах, – сказал он. – Не думаю, что с тридцать девятого года люди сильно поумнели». – «Но прямых доказательств у нас нет, одни догадки!» – не сдавался Верховцев. «Когда, Митька, они появятся, поздно будет, – сердито ответил Вальков. – Политика не математика, здесь дважды два – столько, сколько им надо. Вежливые человечки снова передвинут границу, и нам опять накидают тухляка, теперь уже про добровольный выбор одесситов и киевлян в пользу Москвы. А те, которые с другой стороны, отхапают оставшееся и будут приветствовать выбор тернопольцев и львовян в пользу Варшавы. Глазом не успеешь моргнуть, как ложь отвердеет до аксиомы. Поди потом докажи, что Пронин с Дудоней в кулуарах что-то подписали… Нет, лет через восемьдесят где-нибудь в тайнике у министра Фролова, может, и найдется оригинал, но это уже будет да-а-а-авняя история».