Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

Потом он расслабил мышцы, растёкся в приятной неге по креслу, свис с него так, что верхние лапы доставали до пола, и стал думать о Татьяне, он выкатил жёлтые глаза и прикрыл их полупрозрачной плёнкой и погрузил мозг в гормоны, способствующие к размышлениям.

День уже клонился к вечеру, когда Татьяна принесла ему обед. Два полукилограммовых куска свиной шеи. Они лежали совсем свежие, тёплые на подносе, нарытые салфеткой. Он узнал запах свинины. Простой, незатейливый, рабочий обед которого хватит на три дня. Она убрала салфетку, и Эфраим Маркович проглотил оба куска один за другим, не прикасаюсь к ним лапами. И тут же он захотел запустить когти в белоснежную блузку, в сладкий боковой жир Татьяны, вцепится ей в бок, притянуть её к себе. Но как только он выпустил когти, Татьяна расширила ноздри, и сразу выпустила свои, зашипела с придыханием, угрожающе дважды выбросила свой обворожительно синий и длинный язык. Всем своим видом показывая, что она не готова к спариванию. Он спрятал когти, стал покачивать головой, сипеть сладострастно и выпускать любовный запах. А она даже не стала смотреть, молча ушла, грациозно подрагивая божественным жиром на бёдрах.

Проводив её взглядом, Эфраим Маркович слизал с подноса красную жидкость, оставшуюся после свинины, и снова растёкся в кресле.

Всё шло неплохо, неплохо. И пошло ещё лучше, когда на столе у него зазвонил телефон. Он взял трубку и с большим удовольствием услышал то, от чего весь встрепенулся, собрался. Он сел в кресле ровно и сказал в трубку:

— Какая прелесть.

Потом он опустил трубку на рычаг и повторил, продолжая веселиться:

— Какая прелесть, — и после этого уже закричал. — Татьяна, авто мне, немедленно. Какая же это прелесть!

Товарищ Толмачёв Владимир Николаевич, сидел, не шевелясь уже четыре минуты, с тех пор как положил трубку телефона. Он не моргал, и не дышал. Он просчитывал варианты развития событий. И снова ждал звонков. И теперь он ждал звонков плохих. Очень плохих. Товарищи будут разочарованы и даже раздражены. И варианты развития событий в его воображении виделись ужасными. И ужасной виделась его карьера. Только что ему позвонили и сообщили, что убийца Незабудка была под охраной ОГПУ, и эта самая обозревшая охрана перебила его людишек и увела эту Незабудку в неизвестное место. И сейчас Владимира Николаевича волновал только один вопрос: «Кто позволил, кто санкционировал, кто разрешил этому кокаинисту Дзержинскому выставлять убийце Незабудке охрану? Кто дерзнул встать на пути священного, кровного правосудия?»

И ответ напрашивался сам собой: «Тайным куратором Дзержинского был сам визгливый Буревестник Революции. Кто бы ещё осмелился бы на такой варварский и подлый шаг против семьи товарища Толмачёва».

И товарищ Толмачёв не понимал, что всё это значит: «Начало войны или просто политическая подножка. Показательная оплеуха. Чтобы продемонстрировать полную несостоятельность семьи, к которой принадлежал Владимир Николаевич. Но это выходило за все рамки, попирало все законы. По сути, Троцкий устраивал отвратительные игры, на костях сородича которого убил человек! Это было, какое-то особенное, отвратительное кощунство. Что ж, от банды Троцкого всего можно было ожидать. Сборище жадных и беспринципных выродков».

Но время шло, минута за минутой и ему необходимо было сделать доклад. Он с внутренней гримасой отвращения ожидал реакции своего до смерти трусливого и жестокого господина, но делать было нечего, время шло. Владимир Николаевич взял трубку:

— Соедините меня с Григорием Евсеевичем [23] Григорий Евсеевич Зиновьев (настоящая фамилия — Радомысльский, которую также использовал как литературное имя; в качестве еврейских имён в различных источниках указываются первое имя Евсей и Овсей, второе имя Герш, Гершен, Гершон и Гирш, отчество Аронович; 11 (23) сентября 1883, Елисаветград, Российская империя — 25 августа 1936, Москва, СССР) — российский революционер, советский политический и государственный деятель. Член Политбюро ЦК Партии (1921–1926), кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) (1919–1921). Член Оргбюро ЦК РКП(б) (1923–1924). .

И разговор вышел именно таким, каким и ожидал его товарищ Толмачёв. Сначала господская ярость, выставление Толмачёва ничтожеством. Потом ужас труса, и стенания о том, что от него слабого, все отвернутся, и виноват в этом опять же Толмачёв. Затем надежда, что всё ещё можно исправить и вернуть потерянную репутацию и обещания Толмачёву золотых гор и карьерных вершин. В которые сам Толмачёв, как разумны товарищ, уже не верил. В общем, всё было предсказуемо. И сводилось к одному: товарищу Толмачёву нужно было всё исправить, и так, чтобы тень позора безответного оскорбления и бессилия не легла на семью. Иначе… Впрочем лучше ему, Толмачёву, не думать о том, что будет, если выйдет иначе. Если у него не получится.

Сидеть и медитировать времени больше не было, нужно было искать убийцу Незабудку и выяснять непосредственных виновников в расстреле его группы. Их тоже нужно будет наказать жестоко и показательно.

Он вызвал секретаря и приказал:

— Ежова ко мне быстро.

Ежов сейчас ему был не нужен, но вопрос с этим хитрецом нужно было решать и побыстрее.

Он тут же вошёл в кабинет. Мелкий, плюгавый, этакий Чапа-уркаган, только с другим знаком. Со знаком партийной номенклатуры. Но именно такой исполнительный и подлый тип и нужен был семье товарища Толмачёва.

— Мы тебя куда направили, а? — сразу начал Владимир Николаевич.

— Ну, так в Марийский ОбКом, ответственным, — мямлил Ежов.

— А сейчас ты где?

— Ответственным в Семипалатинском ГубКоме.

— А почему сбежал?

— Да не сложилась работа с местными товарищами. А меня товарищ Куйбышев в другое место назначил.

Куйбышев, ещё один деятель, которого Толмачёв не любил. А Ежов врал, Владимир Николаевич знал, что Ежов связался с местными гомосексуалистами, и из ревности одного из них покалечил, способом каким положено калечить у гомосексуалистов. Дело дошло до местного ОГПУ и Ежова пришлось прикрывать.

— Не сработался, значит.

— Не сработался, — кивал Ежов жалостно.

— Куйбышев значит, на новое место назначил?

— Куйбышев.

— Завтра поедешь в Киргизский ОбКом ВКПб. Заведующим орготделом, и только попробуй там не сработаться.

— Товарищ, Толмачёв, — захныкал Ежов, — ну зачем в Киргизию, что других мест нету?

— Езжай, и забудь про Куйбышева, мы предупреждаем один раз. Только один раз, второй раз мы вообще не предупреждаем. И ты своё предупреждение, считай, получил. Так что езжай в Киргизию.

— Есть ехать в Киргизию, — мрачно согласился Ежов.

— Прояви себя, начинай чистку рядов. Не миндальничай, установи сразу отношения с местными товарищами из ОГПУ. И проводи мероприятия по очистке рядов. Тебя там уже ждут. Разработай план, систему, доносы должны стать основой для возбуждения дел. Поощряй доносительство, учи местных ОГПУшников выбивать нужные показания. Справишься — переведём в Москву.