Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

— Со мной пойдёте, в машине не останетесь.

А она и не возражала, послушно без слов вышла из машины, и пошла с ним на почту. Стояла рядом с ним тихая, словно побитая.

Эгунд оказался на месте. И он уже был в курсе.

— Товарищ Эгунд, это товарищ Тыжных… Так точно, живы и я и она… Ранений нет… Нет, Арнольда убили ножом, это не МУРовцы, товарищ Эгунд. Я в кармане у них нашёл пачку денег и кастет и кистень, МУРовцы с таким не ходят… Так точно, серьёзность вопроса осознаю… Так точно, иллюзий не имею… Тихое место имеется… Есть, товарищ Эгунд… Есть позвонить в восемь утра.

Он повесил трубку. Она стояла и ждала, что он скажет. И он обрисовал ситуацию:

— Завтра, если не будете нужны, мы уедем. Я поеду с вами до дома. Товарищ Эгунд приказал звонить с утра. А сейчас, приказал вас покормить. У меня из еды только хлеб, чеснок и чай с сахаром. Так что нужно найти столовую.

Столовую, одну хорошую, он знал. И была она неподалёку. Там в суете, среди питающегося пролетариата они выбрали стол в углу, такой, от которого был виден вход. И пока товарищ Тыжных стоял у раздачи, Ракель Самуиловна салфеткой из резаной газеты протёрла столешницу и убрала со стола грязную посуду. Тыжных решил, не мелочиться, и покормить товарища Незабудку высококалорийной едой. Себе он взял простою варёную картошку с жареным луком, ну а ей королевские макароны, и божественный зельц, макароны, правда, были холодноватые, утром сваренные, а зельц чуть заветренный, но кто будет обращать внимание на такие мелочи, когда перед ним лежат в тарелке этакие деликатесы. Ещё он взял белого хлеба, тоже нарезанного ещё с утра, и так и лежавшего на раздаче не тронутым ввиду дороговизны. И удивительный, очень полезный для пищеварения, если верить рекламному плакату, компоту из вяленых груш и яблок.

Всё это товарищ Тыжных почти с гордостью расставлял перед товарищем Незабудкой, будучи абсолютно уверенный в том, что уж такое то угощение не заставит красавицу воротить нос. Ракель Самуиловна взяла оловянную ложку и, проявляя удивительную буржуазную брезгливость, протёрла её салфеткой — резаной газетой. Товарищ Свирид с нарочитой пролетарской небрежностью повторять её действия не стал, а принялся есть горячую картошку с хлебом с огромным аппетитом. А Ракель Самуиловна стала аккуратно тыкать ложкой в серый квадратный кусок чего-то загадочного, гордо именуемого зельцем. Потом подняла глаза на Свирида и спросила:

— А это что?

— Кушайте не бойтесь, это мясо, немецкий рецепт, тут поваром работает пленный германец, ещё с империалистической. Это роскошно вкусная вещь, называется зельц.

— Это зельц? — не верила красавица.

— Ага, он, — кивал Свирид, беспощадно уминая свою незатейливую еду.

— Знаете, товарищ Тыжных, однажды я ехала из Мюнхена в Дрезден.

Товарищ Тыжных перестал жевать от таких непонятных слов.

— На поезде, — продолжала Ракель Самуиловна. — Ехала одна, и мне вдруг захотелось сойти с поезда, хотя я ещё не приехала. И я сошла в одном маленьком, удивительно тихом, красивом городке, он назывался Цвикау. Было раннее утро, и работал только один ресторанчик, и в нём подавали одно только блюдо, для рабочих, что шли на работу, и это был зельц, и ещё пиво. Это было удивительно вкусно, и это, — она опять потыкала ложкой в серый квадратный кусочек, — совсем не похоже на тот зельц, что я ела в Цвикау.

— Зря вы барствуете, товарищ Незабудка, — сказал Тыжных, хищно поглядывая на серый советский пролетарский зельц, который был вообще не похож на правильный буржуйский зельц. — Кушайте, он очень полезный. А вам нужна питательная энергия. Нам в дорогу собираться ещё.

Она согласилась попробовать, съела кусочек. Потом ещё один, и макароны поела, а потом вдруг сказала:

— Свирид, купите мне водки. Тут продается, кажется.

— Водка — яд, — произнёс товарищ Тыжных.

— Немного, я хочу помянуть Арнольда.

Тут уж он не мог, сопротивляться и встал.

— И себе тоже купите. Я одна пить не могу.

Они выпили понемногу водки, и тут товарищ Незабудка стала плакать, а Свирид стал страдать от этого, и чтобы как-то отвлечь её, он спросил:

— Ну а вы как зельца наелись, куда поехали потом?

— Дождалась следующего поезда и поехала в Дрезден, — сказала Ракель Самуиловна, вытирая слёзы.

— Непонятно, — Тыжных смотрел на неё и хмурился даже, — зачем с поезда тогда слезали?

— Не знаю, просто почувствовала, что это мне нужно, — сказал Ракель Самуиловна, принимаясь за еду, которая после водочки уже не казалась ей столь несъедобной.

— Просто почувствовала, — повторил Свирид с усмешкой, — у нас в деревне была одна корова…

— Её звали Падла, и она была однорогая, — догадалась красавица.

— Угу, точно, так вот она как то зашла во двор моего соседа, по поленнице залезла на курятник, и проломила крышу, провалилась во внутря. Убила до смерти петуха хорошего, лучшего в деревне запевалу, и задавила двух куриц, их резать пришлось. Выбила дверь курятника, разбила в щепу и сбежала. Вот и сосед хотел у нее спросить, когда гонялся за ней с дрыном: «Вот за каким конём тебя туда чёрт понёс?» А она бы ему так и ответила: «Не знаю, просто почувствовала, что мне это нужно!»

Товарищ Незабудка сначала, может, и хотела улыбнуться, но потом подумала и сказала, глядя на товарища Тыжных с прищуром и поджимая губы:

— Знаете, что товарищ Тыжных, мне эти ваши эзоповские аллегории кажутся неуместными.

— Чего-чего? — не понял половину слов Свирид.

— Да ничего, просто все эти ваши деревенско-пасторальные параллели между мной и коровой Падлой полагаю оскорбительными.

— А! — всё равно он догадался только по тону её, что она не довольна из-за коровы.

— И купите мне ещё водки, — потребовала красавица.

— А вы здоровы водку-то трескать, — не торопился покупать он.

— Вам денег жалко, что ли?

— Да чего мне их жалеть, нет, не жалко, я в кармане у бандита полтора годовых оклада нашёл, я могу тут у них всю водку купить. Просто боюсь, что налакаетесь вы допьяна.

— А вы, что, боитесь пьяных женщин? — Ракель Самуиловна глядела на него с усмешкой.

— Я боюсь только погибнуть за понюх табака, по-глупому, а остального я ничего не боюсь, товарищ Незабудка.

— Так идите и купите мне водки, храбрец, и зовите меня товарищ Катя. Так меня в молодости звали, и товарищ Арнольд меня так звал.

Они вышли из столовой, когда на горячие улицы Москвы уже опустились сумерки. И когда они сели в машину, в здании почты, напротив, за стеклянной витриной, гражданин с жёлтым лицом раздражённо бросил трубку. Ещё бы ему не раздражаться, если он в течение часа не мог дозвониться. Нужный ему номер не отвечал, и не отвечал. А секретарь, по другому номеру, меланхолично сообщал, что руководитель приказал ни с кем его не соединять и точка. И тут человек с жёлтым лицом увидал, как из столовой напротив вышла эта парочка и уселась в авто. Он кинул трубку, и, распугивая последних посетителей почтового отделения, кинулся на улицу. Завёл мотор, включил фары и помчался за улетавшим в ночь стареньким «Фордом», ну а что он в этой ситуации ещё должен был делать?