Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

— Приехали? — спросила Ракель Самуиловна, дымя папироской «Зефиры Кавказа».

— Я вот думаю, что зря я оставил документы Арнольда, там… на месте.

— Не понимаю, — призналась товарищ Незабудка, — а что тут такого?

— Эх вы, товарищ Катя, — улыбнулся Свирид, — а ещё эсерка, бомбистка. Совсем забыли конспирацию. Они ж выяснят, кто с ним был. Я так думаю, что для них это раз плюнуть.

— Да и что? — чуть надменно спросила она.

— Ну как что? Выяснят, кто был с Арнольдом, у вас дома и приедут ко мне, я вижу, они своё дело знают туго, чай не дураки. А вам и невдомёк что ли, что найдут нас, если ко мне поедем? Эх вы! — он победно улыбался во весь рот, надеясь, что его показная весёлость и подтрунивание хоть немного отвлекут женщину от грустных мыслей.

А её задело, и в самом деле, мальчишка был прав, она совсем позабыла искусство конспирации. Мальчишка?! Да он сейчас и выглядел как противный, конопатый мальчишка, улыбался во весь рот, вот-вот дразниться начнёт.

Ракель Самуиловна переложила папироску из правой руки в левую, и дала крепкий щелбан ему прямо по носу.

— Ой, — ойкнул Свирид, и схватился рукой за нос, а заодно прикрыл ею глаза, потом оторвал руку от лица, посмотрел на товарища Незабудку хмуро и продолжил, — чего драться-то, сами два и два связать не могут, и сами ещё и дерутся. Да ещё щёлкают по носу как сопляка-малявку.

— Во-первых: я и знать не знала, что мы едем к вам. Поэтому и не придала значения тому, что там, у Арнольда остались документы. Во-вторых, вы для меня и есть малявка. А в третьих: не задавайтесь. У нас в гимназии задавак так и лечили щелчком по носу.

— В гимназии у них лечили, — тихо бухтел Свирид, заводя автомобиль, — забудьте вы уже эти старорежимные гимназии. В другой стране живём уже. В свободной.

Но своего он добился. Женщина уже не плакала.

Победно улыбаясь, Ракель Самуиловна дымила папироской и спрашивала:

— Ну и куда вы меня повезёте, товарищ Тыжных, раз в ваши апартаменты нам нельзя.

— Знаю куда, туда, где нас никто не найдёт.

— И где это, в Швейцарии? Я, кстати, знаю там один неплохой отель в горах рядом Цюрихом.

— А я знаю место ещё лучше, прямо здесь, в Москве, в РабФаковской общаге, там мои друзья живут с которыми я учусь. У них там кровати с простынями!

— Какая прелесть! Даже не верится, прямо так и с простынями? И что, они нас приютят и позволят поспать на простынях?

— Уж будьте спокойны, позволят, это надёжные товарищи, многие из них комсомольцы, уж не продадут. Это вам не гимназия.

Она хмыкнула, а он завёл автомобиль, включил фары, и они поехали по Большой Грузинской, а у прудов свернули налево, к улице Спиридоновке, на которой и находилось хоть и старенькое, но светящееся окнами и живое до глубокой ночи общежитие РабФака.

А вот автомобиль, поехавший за ними фарами не светил, ехал в темноте, крался как вор, но не отставал. Ефрем не хотел их упускать.

Малюсенькая каморка с малюсеньким окном. Стол величиной с большую табуретку, кровать из ящиков на полкомнаты. Вместо подушки вещмешок. Вместо простыни ветхое одеяло, вместо одеяла шинель. Верёвка с парой чистого исподнего и штопаной-перештопанной выцветшей гимнастёркой. Старый солдатский чайник, ложка, плошка, кружка. Зато на маленьком подоконнике россыпь самых разнообразных патронов. Товарищ Толмачёв взял в руки шашку со стены. На шашке была латунная табличка:

«Товарищу Тыжных, самому храброму разведчику полка, за бои у станиц Горловки, Дебальцевской и Иловайской. Командир Второго полка Одиннадцатой кавалерийской дивизии т. Нахальный».

— Ишь ты, да он у нас герой, — взглянул на клинок старшина милиции.

— Ну да ничего, мы его, героя, проверим, останемся тут да подождём, и поглядим каков он, — сказал старший милиционер.

— Анацефалы вы, — сухо сказал товарищ Толмачёв, вешая шашку обратно на гвоздь, — не придёт он сюда. Дураков в КРО не берут. И уж точно не придёт когда узнает, что вы Эгунда убили. Он после этого вообще на дно заляжет, а Незабудка, эта шлюха вонючая, так она полжизни в конспирации прожила, теперь их и вовсе тяжело сыскать будет. Недоумки. На выход, оба.

Выходя из комнатки, товарищ Толмачёв оглядел комнатушку ещё раз и выключил свет.

— Васька, Васька Ярохин, спишь что ли, чёрт? — негромко кричал Свирид стоя под открытыми и освещёнными окнами на втором этаже.

— Кто орёт-то? — высунулась голова из окна.

— Это я, Свирид.

— Ну, заходи. Чего ты там встал?

— Я не один.

— А с тобой кто? — пытался разглядеть Васька Ярохин спутника Тыжных, но со света это было сделать не просто.

— Товарищ.

— Ну чего ты там встал, с товарищем, заходите оба, книжки почитаем, — донеслось из окна и ещё одна голова появилась рядом с Васькиной. Это был Володька Киселёв. — Идите сюда, политэкономию будем учить.

— Да я не для того, мне переночевать нужно. С товарищем.

— Ну, так идите, у нас Ермолаев и Ковшов в ночную смену, койки свободны. Только у нас жрать нечего, не мыльтесь даже, — радушно пригласил Васька.

— Да мы потрескали, и ещё вам баранок купили, — заверил Свирид.

— Ну, так чего там стоишь, подавай сюда баранки, — кричали им из окна весёлые, молодые голоса.

Свирид и Ракель Самуиловна вошли в общежитие и сразу оказались в круговерти ночной молодёжной жизни, хотя было уже одиннадцать часов. Кто-то стирался у раковины. Кто-то варил картошку в мундире и не отходил от плиты, чтобы картошку не спёрли. Кто-то орал в комнате с открытой дверью о скорой мировой революции. А кто-то читал книгу под лампой в коридоре. Проходя мимо, Свирид с некоторыми из ребят здоровался за руку, даже с девушками. И вскоре они были уже на втором этаже, у небольшой комнаты. Тут Свирид остановился и сказал как бы извиняясь:

— Товарищ Катя, вы не очень-то надейтесь, люди здесь простые, из пролетариев, зельцев по Германиям не ели. Так что…

— Товарищ Тыжных, прекратите вы это. Я не только в европах бывала, я и по каторгам и по ссылкам помоталась, и в тайге, в землянках пожила, партизанила, так что не волнуйтесь, мне не впервой обходиться без ванны и парикмахерской.

Они вошли в небольшую комнату, в которой было четыре кровати у стен и стол под лампочкой, за столом, над книгами, сидели четверо ребят от семнадцати до двадцати лет и девушка. Все они уставились на вошедших, а один из них, Васька Ярохин, начал говорить:

— Ну, давай свои… — и он замолчал, удивлённый увиденным, а потом с трудом договорил, — баранки.

Все остальные ребята изображали знаменитую гоголевскую сцену, и не отрывали глаз от товарища Незабудки. Пока один из них, самый молодой, не произнёс с придыханием:

— Нэпманша!

Свирид уверенно прошёл в комнату, небрежно бросил на стол связку баранок и, здороваясь со всеми парнями за руку, говорил: