Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

Сразу несколько женщин возмущённо загалдели.

— Спокойно, товарищи женщины, — громогласно объявил Шалва Семёнович. — Это облава.

В те времена облавы были делом обычным, женщины успокоились, ну, насколько могли успокоиться женщины, когда в их уборную врываются мужчины при исполнении.

— Мы ловим воровку, что отравила мужчину до полусмерти и обворовала его, она черноволосая, красивая. Проститутка. Сейчас мы проверим все уборные.

— Господи, да что ж это такое! — тихо ругались женщины, уже смерившись с происходящим.

А Шалва Семёнович стал открывать двери в кабинки одну за другой. Все двери были свободны, женщины выскакивали из них, и только одна была заперта.

— Гражданочка, открывайте! — требовал Шалва Семёнович, колотя в дверь кулаком.

— Товарищи, да что вам нужно то? — пищали из-за двери. Девичьим голосом.

— Говорю вам, открывайте, запираться бессмысленно, мы выломаем дверь, — товарищ Аджания был готов на всё. Выломал бы.

— Да что вам нужно то, да погодите вы, — пищали из-за двери. — Открываю уже.

Дверь открылась, в кабинке была молодая девушка приличного вида, была пунцова от стыда, а Аджания разглядывая ее, спросил у Ибрагима:

— Она?

— Да неее… Какой она! Та была ух какая, огонь, а эта разве огонь, рыба какая то, — отвечал Ибрагим.

— Извините, гражданочка, — произнёс Шалва Семёнович, и добавил громко, — извините за неудобства, товарищи женщины. Мы уходим.

Девушка со слезами на глазах захлопнула дверь кабинки.

А товарищи милиционеры и татарин Ибрагим покинули туалет.

Это было как раз в ту минуту, когда здание вокзала вошла молодая гражданочка, очень приятной наружности, по фигуре, ну и насколько можно было разобрать за вуалью. Она сразу направилась в туалет, где всё ещё возмущались бесцеремонным вторжением дамы.

Гражданочка сразу прислушалась к разговорам дам и поняла, что тут только что была облава. Кого-то искали, интересно кого. Она прислушалась и поняла, что искали, какую то воровку, и она посчитала за благо уйти с вокзала, но товарищ Тыжных уже прошёл к кассам. И красавица решила подождать. Уходить сейчас одной ей не хотелось. И идти к кассам тоже.

А у касс народа было море, всем куда-то ехать было нужно, люди в очередях иногда собачились, едва до драк не доходило. Свирид конечно мог достать удостоверение и взять билеты без очереди, но он дисциплинированно отстоял полчаса и уже там, в окошке ему сообщили, что на ближайший поезд, который уходит до Читы, через тридцать минут, и «мягких» билетов уже нет. А есть только самые дешёвые и в самом плохом вагоне.

— Дайте два до Ярославля, — сказал он и кассирша выдала ему два билета.

Шалва Семёнович, ходил из зала ожидания в кассовый зал и разглядывал мужчин в военной одежде, Ибрагим следил за женщинами. Ни тот ни другой даже не взглянули на молодого человека, в отличных туфлях и костюме с претензией на заграницу. И он спокойно прошёл на перрон, где и остановился под часами. А товарищ Аджания поглядел на часы и сказал Ибрагиму:

— Поезд подают, пошли на перрон, там будешь смотреть.

— Хорошо, гражданин начальник, — отвечал бывший шофёр товарища Пильтуса.

Стоял он совсем не долго, он увидел как мимо двух милиционеров, прошла Ракель Самуиловна. Они словно и не заметили её. А она чуть замедлилась рядом с ним и сказала:

— Купите мне хороших папирос, и жду вас в тех кустах, что у складов за кустами.

И ушла быстро в конец перрона, спустилась с него, и грациозно перешагивая рельсы, подошла к кустам и скрылась в них.

Товарищ Тыжных чуть выждал, потом подозвал к себе папиросницу, долго выяснял у неё, какие папиросы самые лучшие. Купил самые дорогие и не спеша пошёл в конец перрона.

Там он пропустил поезд, который уже подавали, и за ним быстро пересёк пути и скрылся в кустах.

Там в углу между двумя стенами из красного кирпича и кустами его ждала Ракель Самуиловна, она кинулась на него и, прижавшись к нему грудью и животом, поцеловала в губы, долго и горячо. И с языком.

Товарищ Тыжных и слова не успел сказать, и понять ничего не мог, он обалдел от её запаха, от вкуса её губ и тепла её тела, которое он ощущал даже через одежду. Он покраснел так, что веснушек видно не стало. А она отрывалась от его губ и прошептала:

— Почему вы так долго, я боялась, я думала, что вы уже бросили меня.

— Товарищ, Катя, — сипел Тыжных приходя в себя после поцелуя, — я ж сказал, я вас не брошу, чего вы? Очередь за билетами была. Я вам и папирос купил.

А она не отпускала его, прижималась к нему всем телом, и крепко держала руками, и глядела на него. И не нужны ей были папиросы.

А потом она отстранилась от него, отошла на шаг, задрала подол и стала расстёгивать застёжки чулок.

— Товарищ, Катя, вы чего? — удивлялся Свирид, всё ещё протягивая ей дорогие папиросы. — Чего вы делаете?

— Понимаете, товарищ Тыжных, — говорила она, заливаясь краской, — женский туалет, черт его дери, устроен таким образом, что нужно отстегнуть все чулки, чтобы снять панталоны.

— Снять панталоны? — он всё ещё протягивал ей папиросы. — А зачем?

— А затем Свирид, что вы меня хотите, я это хорошо почувствовала, когда вас обнимала, — она, наконец, отстегнула чулки, выложила револьвер из пояса, положила его на баул.

И тут её белоснежные панталоны упали на землю.

Она смотрела на Свирида, а он на её панталоны:

— И я вас хочу, ещё больше чем вы. Кажется, я вас влюбилась, товарищ Тыжных.

— Чего? — он глядел на неё и не шевелился.

— Или быть может вы не хотите меня? Да отвечайте же, дурень, или я помру сейчас тут со стыда. Хотите меня?

— Так с первой минуты как вас увидел, так я вас… — он замолчал.

— Идите ко мне, идите, — она, оставила панталоны на земле, потянула его к себе, стала расстёгивать ему брюки. — Дайте я вам помогу.

— Да я сам.

Ну, сам так сам, Ракель Самуиловна отвернулась, подобрала подол повыше, чуть не до лопаток, уперлась руками в кирпичную стену и широко расставила ноги:

— Ставьте меня как вам удобно, и берите меня, — она замерла, ожидая его прикосновений. Только дышала неровно и часто, словно бегала час.

Свирид, глянул на эти чуть приспущенные чулки на длинных ногах, шикарные бёдра, на красивую спину, и уговаривать его нужды не было. Он подошёл к ней, погладил ей попу совсем немного, словно кобылку молодую успокаивал, и вдруг, что было сил, вцепился в роскошный зад красавицы крепкими пальцами. Да так, что она только пискнула по мышиному, а потом, всё ещё попискивая тихо, терпела до конца, и вырваться даже не пыталась.

Она сидела на своём бауле курила, и поглаживал его по лицу. А он сидел рядом на земле. Они оба молчали, она чуть улыбалась, он застыл с миной лёгкой обескураженности на лице. Её чуть-чуть задевало то, что он ничего наговорит ей, сидит как сыч днём, с выпученными глазами и всё. Ну, хоть какая-то реакция должна быть у этого мальчишки. Понравилось ему или нет, не говорит. Остекленел.