Александр Громов - Крылья черепахи

Феликс коротко рассмеялся.

— Ты уверен? Хм… по-моему, ты просто людей не знаешь, уж не обижайся. Некогда присматриваться, верно? Сидишь за компьютером, гонишь листаж…

— Заткнись, — посоветовал я.

— Все-таки обиделся? Ну-ну, я пошутил. Не сердись. Но я-то… ты пойми, Виталий, я-то с людьми общаюсь постоянно! Таких, как эта Милена Федуловна, я десятки видел. Пожилые женщины устроены в общем-то довольно просто. Жизнь сложилась не так, как она хотела, честолюбие не удовлетворено… да-да, не удовлетворено. Эка фигура – завуч да заслуженный учитель! Ей в жизни хотелось добиться большего, а не вышло. Личная жизнь, видимо, тоже не удалась, для учительниц это в порядке вещей. В таких ситуациях нормальное здоровое честолюбие зачастую превращается в болезненное властолюбие со всеми вытекающими… И ей уже мало разумно властвовать, ей хочется подавлять и унижать. Обычная болезнь среднего и низшего управленческого звена, а школа, согласись, самая благодатная почва для развития этой болезни. Разве нет?

— Пожалуй, — я припомнил свои школьные годы. Наверное, в каждой школе есть своя Милена Федудовна, а то и две-три сразу.

— Конечно, и ей приходится сгибаться перед вышестоящими, — продолжал Феликс предаваться психоанализу, — но их не так много, и все они внутри школьно-образовательной системы. Их она готова терпеть. Но вот рядом с ней появляется тот, кого она сразу определила как «мафиозо» – ты заметил? — и кто на нее попросту плевать хотел. Не только он, но и его телохранители находятся вне привычной ей системы и относятся к ней примерно так же, как она к нам. Как к грязи. Не поздороваются, не пропустят вперед, могут толкнуть, чтобы освободить проход, причем без всякой злобы, просто отодвинуть, как мешающую вещь… Что, кроме ненависти, могла она испытывать по отношению к нашему покойнику? Причем я убежден, что с каждым днем она ненавидела его все сильнее…

— Это что, мотив? — перебил я. — Я, кстати, покойника тоже не любил.

— До исступления? Настолько, что мог убить?

— Нет, — я покачал головой.

— Тогда молчи. Это не твой случай. Я говорю о патологии, то есть о том, что, по-моему, является патологией, а в милицейских протоколах записывается как убийство на почве неприязненных личных отношений. Очень нередкая вещь, и не обязательно в нетрезвом виде.

— Аффект?

Феликс поморщился.

— Никто толком не знает, что такое аффект. Я бы сказал, исступленная ненависть, но не до потери способности соображать, а совсем наоборот. А если Милена Федуловна видела камешек, то на один мотив мог наложиться другой и непосредственно подтолкнуть к убийству.

— Как Раскольникова? — улыбнулся я.

— Примерно. И нечего скалиться. Ты не Порфирий, она тебе признание на блюдечке не принесет. Тут ненависть хладнокровная и расчетливая. Ударить один раз, но насмерть, и уйти безнаказанной.

— Амонтильядо, — сказал я. Феликс не понял. Оказалось, что он не читал Эдгара По, Пришлось объяснить.

— Вроде того, — согласился он. — Только твой Монтрезор не выворачивал у Фортунато карманы, а Милена Федуловна вывернула. Звучит убедительно?

— Не очень. Но как гипотеза – ладно уж; сойдет.

Феликс засмеялся.

— Конечно, гипотеза. Не хуже и не лучше остальных. Как, по-твоему, Мария Ивановна могла убить?

— Нет, — сразу сказал я.

— Но мотив был, верно?

— Слабенький. Какой это мотив. Подумаешь – внука взяли за шкирку. Не убили ведь и не изнасиловали.

— А изумруд?

— Вряд ли она его видела. И потом, она, по-моему, бессребреница. Идеалистка.

— Положим, никто тебе не скажет, что видел у жертвы крупный изумруд, — резонно возразил Феликс. — Стоп!..

— Что? — спросил я.

— Ничего. — Он махнул рукой. — Мысль пришла. Но это потом… Так вот, никто тебе этого не скажет, а убийца в первую очередь.

— Как раз убийца может сказать – если он хитрый убийца, — возразил я. — А невиновные люди, случайно знавшие о камешке, будут молчать из опасения, что их обвинят в убийстве из корыстных побуждений. Логично?

— Ты бы молчал? — спросил Феликс.

— Если бы прямо не спросили – молчал бы.

— А если бы спросили?

— Тогда не знаю. Смотря по обстоятельствам. И так могло быть, и этак.

— Молодец, что не врешь. Так вот, о Марии Ивановне. Ты заметил, что она не стала возмущаться, когда я прямо обвинил в убийстве Милену Федуловну?

— Ну и что? — сказал я. — Я бы на ее месте тоже не стал. Вообще удивляюсь, как у нее хватило выдержки прожить трое суток в одном номере с этой… педагогической гаубицей. Кошмар же.

— Слушай, — сказал Феликс, — у тебя сахара нет?

— Ты сам не хотел. Ладно, сейчас достану.

— Только по одному кусочку, не больше, — предупредил он. — Понимаешь почему?

Подумав, я кивнул:

— Ужина не было, и завтрака тоже не будет. Завтра соберем общее собрание, раскулачим куркулей, приставим к харчам сторожа и объявим первобытный коммунизм.

Феликс фыркнул.

— Там посмотрим. Между прочим, хорошо, что ты сегодня кой-чем запасся в магазине. Поделиться не откажешься?

— Не откажусь. Ладно, ты не отвлекайся от темы. — Я достал сахар и протянул Феликсу один кусочек. — Кто еще, по-твоему, мог убить? Надежда Николаевна могла?

— Теоретически все возможно.

— «Теоретически»!.. Стоп! А Инночка была с нами на улице?

Феликс почесал подбородок.

— Хм. Знаешь, а по-моему, нет.

— По-моему, тоже. А в холле возле тела – была, точно помню. Я бы все-таки выделил тех, кто не покидал корпуса. Это четыре человека: сам Борис Семенович, Милена Федуловна, Инночка и телохранитель Рустам. Убил скорее всего кто-то из них, так?

— Совсем не обязательно.

— И Коля мог убить?

— Вполне вероятно.

— И Леня?

— Мог. У него, кстати, был особый мотив. Я только пять минут назад догадался.

— И Матвеич мог убить? — спросил я с ядом.

— Теоретически – мог.

— А также, наверное, постороннее лицо, — продолжал я саркастически. — Кто-то неизвестный заранее проник в «Островок» с преступными намерениями и прятался в камине. Убив мафиозо, он вылез через трубу на крышу и вылетел на метле. Убедительно?

— Иди ты… — буркнул Феликс.

— Куда это я пойду? Я у себя в номере.

— Это все теория, — сказал Феликс. — Теоретически можно допустить, что здесь побывало неизвестное нам лицо. Beроятность небольшая, но не нулевая. В теории ты, между прочим, тоже мог убить. Помнишь?

— Век не забуду, — огрызнулся я. Теория теорией, но мне очень не нравилась наша изоляция. Прямо как в романе. Того и жди, что нас одного за другим начнут отправлять на тот свет, как тех бедолаг на Негритянском острове… Между прочим, нас осталось как раз десять…

Нет, обсчитался. Забыл Матвеича. Нас одиннадцать. Хорошо уже то, что выдуманное не буквально повторяется в яви. Черта с два я дам кому-нибудь себя ухлопать! Припрет по-настоящему – переплыву протоку, как полярный тюлень, и подниму шум на весь санаторий. Вот так-то.