Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Успокойся, Доменико, — я попытался утешить возлюбленную. — Я более чем уверен, что кардиналу удалось бежать. Кому хочется за решётку, даже если он отъявленный преступник?

— В любом случае, синьор Кассини, — обратился к Доменике князь. — У вас нет весомых причин отказываться от моего предложения.

— Но как же Эдуардо? И Элиза? — возмутилась синьорина Кассини. — Кто о них позаботится?

— Что ж, об Элизабетте прекрасно позаботится мой младший сын Микеле, если ваша матушка даст своё благословение на брак с иностранным дворянином.

— Вы шутите! — удивилась Доменика.

— Вот это поворот! — присвистнул Стефано. — Слышь, Доменико, твоя сестра станет благородной дамой!

Никаких признаков внимания и интереса не проявлял лишь синьор Меркати, который доел восьмую оладью и вышел из-за стола, расшнуровывая ставший ужасно тесным корсет.

— Куда ты, Сильвио? — поинтересовался я у «виртуоза».

— Домой, конечно, — возмутился певец. — Всем спасибо, а мы поехали, — эти слова были обращены уже к князю, которого явно забавляла «ворчливая примадонна». — Меня заказчик ждёт. Сапог по швам разошёлся, говорит.

— Да подожди ты со своими заказчиками и их сапогами! — огрызнулся на него Стефано. — Тут важный вопрос решается, не до тебя!

— В ближайшее время я планирую нанести визит синьоре Кассини с целью получить её согласие на брак дочери и поездку сына в Россию, — спокойно сообщил Пётр Иванович.

— Прекрасно. Но я никуда не поеду, — упрямилась Доменика. — С моей стороны будет преступлением второй раз сбежать накануне премьеры оперы.

— Премьеры? — удивился я.

— Да. Маэстро с большим запозданием договорился о назначении меня на роль Минервы в его новой опере, которая состоится через месяц. Я не могу подвести его.

— Что же вы раньше не сказали, синьор Кассини. С превеликим удовольствием бы послушал вас. И смею заметить, вам бы очень подошла женская роль, в отличие от… — князь запнулся, покосившись на развалившегося на бархатном диване у двери синьора Меркати. — В отличие от моего сына.

— Но Алессандро был великолепен в образе Филомелы! — воскликнул Стефано. — Столько ярости и огня в глазах! Просто царица амазонок!

Пётр Иванович лишь закатил глаза при этих восторженных и бессмысленных словах. «Итальянец, что с него взять», — прочитал я в глазах князя.

— Позволю себе согласиться с Петром Ивановичем, — возразил я. — Доменико создан для сцены, а его голос подобен лучам солнца, ласкающим золотистую гладь океана.

— Мы были бы крайне счастливы, если бы вы, синьор Кассини, спели нам что-нибудь на ваш выбор.

— Угодно ли вам, чтобы мы спели четырёхголосный канон а-капелла? — предложила Доменика.

— В другой раз. Сейчас я хочу прослушать вас сольно. Клавесин есть в моём кабинете.

После завтрака князь пригласил нас в свой кабинет, где в дальнем углу под синим шёлковым покрывалом стоял небольшой клавишный инструмент из красного дерева.

Князь занял почётное место в кресле, обитом светло-зелёным атласом, гости расположились на диване, а я облюбовал себе табуретку, впрочем, тоже в барочном стиле.

Доменика изящно опустилась за клавесин и сыграла первый аккорд. Я с замиранием сердца предвкушал грядущее волшебство её мягкого контральто. Доменика запела, и меня будто бы унесло на американских горках в соседнюю галактику. Браво, маэстро!

После выступления ребята активно аплодировали и повторяли за мной «Браво, Доменико!». Но вот князь как будто переменился в лице: в его глазах я явно увидел «всплывающее окно об исключительной ситуации». Затем он осторожным движением набросил на себя клавесинное покрывало.

— Это было… великолепно, — тяжело дыша, ответил князь. — А теперь, Сашка, проводи гостей в сад и покажи им наши роскошные лилии.

— А как же вы? — обеспокоенно поинтересовался я. — Вам нехорошо? Позвать Кузьму?

— Я предельно ясно выразился, — гневно взглянул на меня Пётр Иванович, и я решил не перечить, уведя всю компанию в сад, вспомнив про знаменитые «сатирические куплеты» сэра Харриса из повести Джерома.

После прогулки князь позвал меня к себе в кабинет. Предчувствие у меня было не очень хорошее. Казалось, что сейчас меня будут ругать, на чём свет стоит.

— Что ж, я вижу, у моих детей хороший вкус, — наконец произнёс князь.

— Что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался я.

— Хороша твоя «маэстро Кассини». Прекрасная женщина, — удовлетворённо сказал Пётр Иванович, а я совсем упал духом при его словах.

— Прошу прощения… Не понял? — переспросил я.

— А тут и понимать нечего, — криво улыбнулся князь. — У Фосфориных не встаёт на всяких «виртуозов». Проверено.

Тут мне стало всё ясно. Значит, вот почему князь столь резко выпроводил нас из кабинета? Голос Доменики спровоцировал неожиданную реакцию. Теперь понятно, почему Папа запретил женщинам петь в театре: слушатель восемнадцатого века отличался крайней впечатлительностью. Странно одно: почему-то ЧП у князя, а краснею я.

— Любишь её? — наконец поинтересовался Пётр Иванович.

Тут я понял, что скрывать более нет смысла, в отчаянии обхватил голову руками и заплакал. Зачем вы сейчас наступили мне на больную мозоль?! Князь, ничего не говоря, лишь сжал меня в крепких объятиях.

— Да! Люблю! Люблю больше жизни! Умру за неё! — рыдал я, пуская недостойные дворянина нюни в светло-бежевый кафтан князя.

— Будет тебе. Что же ты так, мальчик мой, — успокаивал меня пра-пра…прадед. — Твои чувства взаимны?

— Увы, да, — едва сдерживая слёзы, отвечал я.

— Увы? Кто вам мешает? — строго спросил князь.

— Все, ваша светлость! — сквозь слёзы шептал я. — Синьора Кассини ненавидит меня, но не это самое главное: Папа не разрешает кастратам любить женщин. А без них жизнь бессмысленна! Я без своей Доменики — пустое место, лишь она, подобно греческим богам, вдохнула жизнь в эту каменную глыбу по имени Алессандро!

— Папа не позволяет, так папенька дозволит, — усмехнулся князь, отпуская меня и, жестом приказывая сесть на диван, достал из секретера графин с прозрачной жидкостью и две стопки. — Но, конечно же, заручившись разрешением государыни.

====== Глава 41. Допрос «партизана» и поездка в Рим ======

Князь Фосфорин разлил прозрачную жидкость по гранёным хрустальным стопкам. Одну из них он протянул мне, а затем коснулся её со звоном своею.

— За тебя, — с лёгкой усмешкой Пётр Иванович провозгласил краткий тост, а затем мы синхронно влили в себя по пятьдесят грамм «горючего». К моему удивлению и радости это оказалась не итальянская виноградная граппа, а самая обыкновенная русская водка, которую пра-пра…прадед, скорее всего, прихватил с собой из России.

Осушив стопку, Пётр Иванович с грохотом поставил её на письменный стол и занюхал табаком из деревянной табакерки с вырезанными на ней павлинами. Постойте. Где-то я уже видел эту табакерку.