Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Вот негодяй! Да как он мог причинить тебе боль! — в ужасе воскликнул я.

— Не перебивай меня. Я молилась о том, чтобы Господь не допустил подобного преступления, и мои молитвы были услышаны: перед самым началом таинства я потеряла сознание, и священники, сочтя это дурным знаком, предложили перенести на другой день. Но в этот момент вдруг ни с того, ни с сего в собор является Карло Альджебри и сообщает, что готов принять монашество. Я очень надеюсь, что он сделал это из личных побуждений, а не только ради меня.

— Карло, великий механик, стал аббатом? — удивился я. — Как ведро воды на голову.

— Теперь уже не Карло, а падре Джероламо. Он добровольно согласился, сказав, что достиг своего предела в точных науках и желает посвятить жизнь Богу.

— Что ж, я надеюсь, он наконец нашёл своё истинное призвание, — заключил я. — Но что было дальше с тобой? Ты пыталась меня найти?

— Да, Алессандро. Отчаявшись, я обратилась за помощью к маркизе, — продолжала Доменика. — Синьора Канторини, к сожалению, не смогла мне помочь в поисках — впоследствии это сделал Сильвио, но зато она несказанно поддержала меня, призывая не падать духом и бороться до конца за свою любовь.

— Джорджия Луиджа потрясающая женщина, да не в обиду тебе будет сказано, — улыбнулся я. — Никогда не забуду, как она подобрала меня на виа Серпенти, когда я совсем отчаялся добраться до Неаполя.

— Знаешь… маркиза Канторини сказала мне, по какой причине подобрала тебя, несмотря на то, что с подозрением относится к незнакомым людям.

— По какой же? — удивился я.

— Маркиза сказала, что ты отдалённо напомнил её первого возлюбленного. Они виделись всего раз в жизни, но Джорджия Луиджа до сих пор вспоминает его пылкие объятия. Вот, что она рассказала мне:

«Ровно двадцать четыре года назад, на торжественном приёме, я увидела незнакомого юношу, красивого, будто ангел. Невинный взгляд, длинные ресницы, приятная скромная улыбка… Он совсем не говорил по-итальянски, и я почему-то приняла его за француза. В какой-то момент наши взгляды встретились и до самого рассвета не расставались. Отругав себя за то, что откровенно залюбовалась незнакомцем, я неожиданно обнаружила на себе его взгляд, который меня не отпускал. Будучи в то время девятнадцатилетней девственной вдовой, окончательно разочаровавшейся в жизни и людях, я вдруг почувствовала что-то до тех пор неизвестное и волшебное. Понимая, что совершаю безумное, я жестом пригласила его проследовать за мной в мои покои. Это была самая лучшая ночь в моей жизни, ночь, оставившая мне в качестве подарка мою прекрасную Паолину…»

Проснулся я, на удивление даже самому себе, на рассвете и, осторожно выбравшись из кровати, дабы не нарушить сон возлюбленной, как был, в одних панталонах и чулках, отправился бродить по особняку. Откуда-то с внутреннего двора слышался стук, и я решил посмотреть, что происходит. Выйдя с чёрного хода на внутренний двор, я с удивлением запечатлел следующую картину: князь Фосфорин, без парика и голый по пояс, с каменным выражением лица, колол дрова.

— Доброе утро, Пётр Иванович! — поприветствовал я князя. — Могу вам помочь?

— А, проснулся, наконец! Вон второй топор, тебя давно дожидается!

Обрадовавшись, я взял топор и с воодушевлением стал помогать дальнему предку с дровами. Когда последние закончились, я, вытирая пот со лба, присел на скамейку отдохнуть. После интенсивной физической работы с утра пораньше меня потянуло в сон.

— Не спать, сейчас будем баню достраивать! — крикнул мне почти в ухо Пётр Иванович, подойдя ко мне вплотную и тряхнув за плечи. — Немного осталось, до отъезда домой надо успеть.

Подняв глаза на князя, я даже вздрогнул, с ужасом обнаружив на его покрытой густой растительностью груди множество шрамов.

— Жуть! — непроизвольно вырвалось у меня.

— Экий ты впечатлительный! Правду говорят: дворянин, который не воевал — хуже девки!

— Спасибо за «комплимент», — обиделся я. — Между прочим, «виртуозы» действительно более чувствительные, чем девушки. Это связано с неустойчивостью психики и низким колеблющимся уровнем тестостерона и эстрогена.

— Хорош бредить, я знаю греческий получше тебя и не позволю коверкать язык предков.

— Каких предков? — удивился я.

— Наших, каких же ещё! Эх, совсем ничего не знает. После трапезы расскажу, коли не забуду.

— Мне было бы весьма интересно о них узнать, — поспешил загладить вину я, всё ещё разглядывая жуткие шрамы. — Где вы так, Пётр Иванович? — наконец спросил я.

— Под Полтавой. Восемнадцать лет назад, — угрюмо ответил князь.

— Вы принимали участие в великой Полтавской битве? — искренне удивился и восхитился я.

— Участие, — усмехнулся Пётр Фосфорин. — Да я в ваши годы шведов рубил на поле, как вот эти дрова! А мои сыновья толком даже саблю в руке не держали! Им бы только в поместье на печи греться — лодыри, каких свет не видел. Что за поколение?! — наконец вспылил всегда спокойный князь. Видимо, совсем разочаровали его сыновья-оболтусы.

— Так чем я лучше их? — усмехнулся я. — Тюфяк в квадрате, да и только.

— У тебя фосфоринский «огонь в глазах», — заметил князь. — Хоть ты чересчур дерзок и дурно воспитан, ещё не всё потеряно. По приезду на Родину я лично за тебя возьмусь.

При этих словах мне стало страшно. Значит, пра-пра…прадед собирается оставить меня навсегда в прошлом? И кем я буду? Первым сопрано Санкт-Петербургской Академии Наук? Или ведущим инженером в Императорской Певческой Капелле?

После почти двух часов стройки я совсем выдохся, и князь отправил меня приводить себя в порядок, а сам без лишних разговоров вылил на себя целое ведро ледяной воды и удалился в свои покои. Да уж, думаю, вот с кого надо брать пример!

Судя по царившей в доме тишине, ребята ещё не проснулись: понятное дело, устали в дороге! Проходя мимо комнаты, выделенной Стефано и Сильвио, я с удивлением обнаружил первого мирно спящим на диване в коридоре.

— Эй, Стефано, проснись! Ты что тут делаешь? — я растормошил сопраниста, а тот, протирая глаза, сел на диване.

— Сильвио достал, — кратко объяснил Стефано. — Весь вечер возмущался, что дон Фосфорини обратил внимание на бывшего хориста Доменико, а не на великого оперного «примо» Меркати!

— Совсем спятил этот «заслуженный сапожник римской оперы», — присвистнул я. — Нашёл, кого ревновать.

— Да ну его. Зажрался в своём театре, иначе не скажешь. Хорошо ещё, что я всю дорогу, хотя и с перерывами, сидел на козлах, а вот Доменико вынужден был выслушивать душераздирающий рассказ Сильвио о том, как от него любовник сбежал посреди ночи.

— Неудивительно, с таким-то характером кто угодно сбежит, — усмехнулся я. — Я с ним час в гримёрке посидел, мне хватило.