Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

После увлекательной экскурсии, испорченной лишь песчаным ветром и улетевшими шляпами, мы вернулись в гостиницу, дабы привести себя в парадный вид. Мишкин костюм из светло-фиолетового атласа, в котором я выступал на приёме у герцога Тосканы, белоснежный парик и густой слой пудры сделали меня похожим на фарфоровую куклу, но я не посмел перечить дальнему предку, хотя на самом деле искренне разделял философские взгляды Вовки из Тридевятого царства с лозунгом: «И так сойдёт!». Сам князь тоже переоблачился, сменив свой чёрный дорожный костюм на парадный, из красного бархата.

— Значит, слушай меня, — перед выходом строго обратился ко мне Пётр Иванович. — Чтобы никаких мнимых обмороков и закатываний глаз. Пусть ты и оперный певец, но в первую очередь ты дворянин, поэтому веди себя соответственно.

— Да понял я, — угрюмо ответил я, обижаясь, что со мной обращаются как с провинившимся двоечником. Что я, виноват, что меня воспитывали простые советские люди, растерявшие свой статус и культуру?!

— Не дерзи. От твоего поведения зависит твоё будущее. Я намерен сватать невесту для юного князя, но не для «капризной римской примадонны».

— Полностью с вами согласен. Сделаю всё, что в моих силах.

Часов в семь вечера в доме Кассини раздался звонок в дверь. Лакей, обученный говорить по-итальянски, пафосно провозгласил, что явился князь дон Пьетро Фосфорини с дружеским визитом. Дверь открыла синьора Катарина. Надо сказать, бедная женщина выглядела неважно: осунувшееся лицо, тёмные круги под глазами, отсутствующее выражение лица… Казалось, что все эти дни она ничего не ест, не пьёт, лишь плачет круглыми сутками. Скорее всего, её страдания были связаны с предательством возлюбленного и изгнанием «сына» из Капеллы. Поэтому, пребывая в глубочайшей депрессии, Катарина мало удивилась визиту высокого гостя из Российской Империи.

Пётр Иванович проследовал за хозяйкой дома в гостиную, а мне жестом велел пока что оставаться у двери. Дабы не шокировать раньше времени донну Катарину, перед выходом из кареты я закрыл лицо вуалью, якобы от яркого солнца, и не снимал её, дожидаясь нужного момента.

— Это большая честь для нас, ваша светлость, — сказала синьора Кассини, приглашая князя присесть на диван в гостиной и наливая вино ему в бокал. — Могу ли я узнать, с какой целью нанесён визит в скромное обиталище римских плебеев?

— Уважаемая синьора, — обратился к ней Пётр Иванович. — Весьма рад, что вы столь радушно принимаете нас в вашем доме. Но явился я не праздного любопытства ради, а по весьма серьёзному делу.

— Я вас внимательно слушаю, — вздохнула донна Катарина.

— Насколько мне известно, ваши дочери — первые красавицы Рима, и при этом весьма умны и талантливы. И я сочту за честь, если вы согласитесь выдать их замуж за моего среднего и младшего сына.

— Мои дочери? — нервно засмеялась синьора Кассини. — Прошу прощения, ваша светлость, но у меня только одна дочь, Элизабетта. Помимо неё у меня только два прекрасных мальчика — Доменико и Эдуардо.

— Вот как, — усмехнулся князь Фосфорин, а я, слыша из гостиной их разговор, в этот момент даже испугался, решив, что Пётр Иванович потребует доказательств. — Не хочу показаться бестактным, но спешу сообщить вам, что мне всё известно.

— Не понимаю, о чём вы, — испуганно ответила донна Катарина.

— Обо мне, матушка, — послышалось с лестницы мягкое контральто тёплого тембра.

Катарина и Пётр Иванович обернулись в сторону лестницы и увидели… о, у меня даже слов нет, чтобы выразить восхищение! Синьорина Доменика Мария Кассини в своём бело-розовом атласном платье (должно быть, единственном, которое у неё рука не поднялась продать) стояла на ступени лестницы и смотрела в мою сторону. Её спокойный, величественный взгляд и идеальная осанка делали её похожей на настоящую принцессу. Или княгиню, что в итальянском переводе, по сути, одно и то же.

Столь захватывающее зрелище на мгновение лишило меня дара речи, а уж какие эмоции испытал князь, о том мне, к счастью, неизвестно. Единственным человеком, кто был недоволен и разочарован, была синьора Кассини, которая просто со стоном опустилась в кресло и заплакала.

— Мама, что с тобой? Успокойся, — Доменика, приблизившись к донне Катарине, обняла её за плечи.

— Вам не о чем беспокоиться, уважаемая синьора, — поспешил утешить Катарину Пётр Иванович. — Я лично позабочусь о том, чтобы ваша прекрасная старшая дочь была в безопасности. Увы, в связи с последними событиями в Ватикане, её будущее в этом городе является неопределённым.

— За что? За что мне все эти испытания? — рыдала в голос синьора Кассини. — Я знаю, это Бог наказывает меня за моё злодеяние!

— Какое ещё злодеяние? — удивился Пётр Иванович.

— По моей вине погиб невинный мальчик, который искренне любил Доменику, а я по греховности своей подозревала его в порочности и корысти. Теперь мне нет прощения.

— О каком мальчике вы говорите? — поинтересовался князь.

— Его звали… — сквозь всхлипы отвечала донна Катарина. — Алессандро Фосфоринелли. Он пел в Капелле, а потом был слугой в моём доме…

— Что?! — прогремел Пётр Иванович. — Неслыханный произвол!

— Я пожаловалась кардиналу, что Алессандро пытается развратить мою дочь, а кардинал…

— Не продолжайте. Я всё знаю, — строго ответил князь. — Вы, я надеюсь, понимаете, что за подобное вас следовало бы казнить?

— Да, я согласна умереть, чтобы смыть свои грехи! — воскликнула синьора Кассини. — Только пощадите моих детей, они ни в чём не повинны!

— Будет вам. Успокойтесь. Достаточно того, что вы признаёте свою вину в содеянном.

— Признаю! И готова принять монашество, дабы в уединении молиться об упокоении души несчастного Алессандро!

— Вам не придётся этого делать, ведь мой сын жив и здравствует, — усмехнулся князь и жестом приказал мне выйти из моего убежища.

— Кастрат Фосфоринелли… ваш сын? — по-настоящему удивилась синьора Кассини.

— Именно так. Сашка, сними тряпку с лица! — эти слова уже по-русски Пётр Иванович адресовал мне.

Выйдя на середину комнаты я, с показным пафосом и изяществом сбросил вуаль и взглянул на синьору Кассини. При виде живого и почти невредимого меня у моей бедной будущей «тёщи», по всей видимости, наступил шок. В течение почти что минуты мы молча смотрели друг на друга, а затем донна Катарина поднялась из кресла и… упала передо мной на колени.

— Простите меня, синьор Фосф… ваша светлость, — сквозь слёзы шептала донна Катарина, а я от смущения не знал, куда провалиться.

«Тут во всём они признались, повинились, разрыдались», — вспомнил я цитату из сказки Пушкина. Честно сказать, я испытывал смешанные чувства: с одной стороны, я был рад торжеству справедливости, ибо, «так ей и надо», но с другой — мне было жаль несчастную женщину, которая, не будучи, в общем-то, плохим человеком, оказалась в столь неприятной ситуации.