Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Не успели все гости поднять бокалы, как раздался звонок в дверь. Эдуардо, как самый молодой из всех присутствующих, мгновенно побежал открывать.

— Подождём вновь прибывших гостей, — предложил князь, и все замерли с поднятыми бокалами в руках.

Комментарий к Глава 42. Согласие и примирение Я самый больной в мире человек (итал.)

====== Глава 43. Напоминание из прошлого ======

В прихожей послышались мелодичные женские голоса, и спустя пару минут в столовую, шурша юбками, вошли две женщины. К сожалению, я сидел спиной к двери, поэтому сразу не смог увидеть вошедших, но вот Пётр Иванович, который сидел за противоположным концом стола, и услышал, и увидел, и… побледнел, как простыня.

А затем последовала ужасная сцена: Пётр Иванович до того сильно сжал стеклянный бокал в руке, что последний просто-напросто лопнул, и на стол, сквозь манжеты кафтана, потекли струйки крови, смешанной с вином. Но, несмотря на это, князь, будто статуя Командора, не сдвигался с места, уставившись на вошедших, словно на привидения. Или на инопланетян в скафандрах. После моего загадочного перемещения в прошлое я мог ожидать увидеть здесь всё, что угодно.

— Кошмар! — первыми произошедшее заметили мы с Доменикой, поскольку сидели напротив князя, и поспешили на помощь Петру Ивановичу. С трудом разжав ему кулак, я стряхнул осколки в блюдце и высыпал в стоявшую в углу корзину для мусора. В то время как Доменика обработала порезы смоченной в граппе салфеткой и забинтовала чистым носовым платком.

— Вы не сильно поранились, ваша светлость? — обеспокоенно спросил маэстро Альджебри.

— Пустяки, — отмахнулся князь. — Бокала жаль.

— Это к счастью, — прокомментировал Стефано.

Взглянув на синьору Катарину, я увидел, как она закатила глаза, и прочитал в её взгляде следующее: «По всей видимости, у этих князей Фосфорини битьё чужой посуды — наследственная черта». Остальные гости недоумевали по поводу произошедшего и лишь пожимали плечами.

Посмотрев наконец на вошедших, я увидел всего-навсего маркизу Канторини и её воспитанницу, а вернее сказать, дочь, Паолину. Они обе выглядели потрясающе в пышных платьях из светло-голубого атласа. Логическая цепь мгновенно выстроилась в мозгу, и до меня дошло наконец, что тем парнем, «прекрасным, будто ангел» как раз и был много лет назад мой почтенный предок. А Паолина, соответственно, настоящим плодом запретной любви русского князя и итальянской маркизы. Теперь понятно, почему эта девушка так похожа на бабушку Лену в юности.

Впрочем, Джорджия Луиджа, как мне показалось, тоже была весьма удивлена, не ожидая увидеть здесь свою первую любовь. Как бы то ни было, моим долгом было представить новых гостей:

— Её сиятельство маркиза Джорджия Луиджа Канторини и её воспитанница Паолина, — голосом пафосного церемониймейстера объявил я.

— Рада приветствовать вас, дорогие мои, — пытаясь изобразить улыбку, обратилась ко всем маркиза. Всё-таки аристократическое воспитание не пропьёшь.

— С вами всё в порядке, дон Пьетро? — тихо поинтересовалась Доменика, когда маркиза и Паолина заняли предложенные им места за столом.

— Да, друг мой, — с прежней усмешкой заверил её князь, делая вид, что ничего не произошло. Затем он вновь поднял уже небольшой бронзовый кубок, который синьора Кассини, убедившись в нашей семейной страсти к битью посуды, велела Эдуардо принести из гостиной. — Итак, когда мы наконец все в сборе, давайте поднимем бокалы за будущие супружеские пары — Кассини и Фосфорини!

На этот раз уже ничто не помешало всем нам соприкоснуться бокалами с хрустально-металлическим звоном. Праздничная атмосфера вернулась после нарушившего её визита, но всё же я не мог не заметить, что князь и маркиза внимательно изучают друг друга. Что касалось Паолины, то она, скорее всего, ни о чём не подозревала и просто мило общалась с Доменикой, с которой, оказывается, ещё во время моего отсутствия нашла общий язык и интересы. Обе всерьёз интересовались дизайном платьев: Доменика в свободное время часто рисовала эскизы, а Паолина неплохо умела шить. Сейчас же девушки обсуждали проект сценического одеяния Минервы для предстоящей оперы, в которой Доменике предстоит впервые взойти на оперную сцену. Вскоре к их разговору присоединилась и Чечилия, предлагая сделать на платье сложную геометрическую вышивку:

— Смотри, Доменико, ближе к подолу будут циклоиды, а чуть выше — синусоиды с различными периодом и амплитудой. Лиф же будет украшен прекрасной астроидой из золотой ткани…

— О, mamma mia! И здесь математика, что же ты будешь делать? — Доменика театрально заломила руки. — Сделай просто волны, и я буду безмерно тебе благодарен.

За другим концом стола происходил не менее увлекательный разговор, в котором участвовали Стефано с братом и дядюшка Густаво. Последний, зайдя слишком далеко в философских рассуждениях, подкинул братьям довольно необычную для того времени идею о том, что в мире действуют законы троичной логики, тем самым вызвав у обоих математиков жаркий спор на грани скандала:

— Это что же получается, что «виртуозы» — действительно третий пол, не мужчина и не женщина? — возмущался Стефано. — Нет, я не согласен. Ведь вы же не будете каждую мышь, родившуюся с двумя хвостами или приобретшую в течении жизни фиолетовый окрас шерсти, сразу выделять в отдельный вид? Ни к чему плодить лишние сущности, если вполне можно обойтись минимальным их числом.

— Но, согласись, деля мир на две части — на чёрное и белое, на мужчин и женщин, на нули и единицы, мы лишаем своё познание очень многого, закрывая глаза или отрицая вещи, которые в троичном мире кажутся элементарными.

До чего бы ещё договорились уважаемые братья-математики под руководством старого еретика Чамбеллини — неизвестно. Вполне возможно, создали бы механический компьютер с тремя состояниями. Бессмысленный спор свёл на «нет» композитор Альджебри, объявив, что будет говорить тост.

— Дамы и синьоры! — возгласил маэстро. — Пользуясь случаем, хочу поднять этот бокал за поистине замечательного человека — за нашего дорогого Алессандро Фосфоринелли, и пожелать ему всяческих успехов как в оперной карьере, так и в служении математическим наукам. Также, ваша светлость, я хотел бы поднять бокал за вас, ибо именно вам Алессандро обязан своим великолепным образованием и прекрасным лирическим сопрано…

При последних словах я подумал, что сейчас и кубок постигнет незавидная участь — неупругая деформация при сжатии, однако князь сдержался и, ничего не ответив, молча коснулся кубком поднятых бокалов. Затем, осушив коническую ёмкость, с угрюмым видом сел за стол. Вот зачем композитор это сказал? Только настроение нам обоим испортил. Маэстро, скорее всего, думал, что идея сохранить мне голос принадлежала Петру Ивановичу. Для человека той эпохи было обычным делом отправить своих хорошо поющих сыновей под нож хирурга.