Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

В памяти всплыл один эпизод. Когда я был совсем маленьким, мы с родителями ездили на дачу к дедушке Илье и бабушке Наде. Будучи любопытным ребёнком, я в первый же день исследовал все закоулки в маленьком деревянном домике, даже на чердак залез. Там, в старом пыльном секретере я обнаружил такую же точно табакерку, но на тот момент не заинтересовался и на многие годы о ней забыл.

— Что, нравится? — удовлетворённо спросил Пётр Иванович, заметив мой интерес к артефакту. — Моя работа. Впрочем, как и все табуретки в этом кабинете.

— Вы занимаетесь резьбой по дереву? — я искренне восхитился мастерством дальнего предка.

— Чем ещё заняться от скуки старому корабельному мастеру, — вздохнул князь. — Я в своё время считался одним из лучших. Сам Пётр Алексеич был доволен моей работой.

— Где познакомился со своей ненаглядной? — задал наконец вопрос пра-пра…прадед, наливая нам обоим по второй стопке.

— В Риме, — угрюмо ответил я, не желая распространяться о подробностях биографии своей возлюбленной.

— Понятно, что не в Париже, — с сарказмом ответил князь. — Первый раз вижу девицу со столь крутым характером, да к тому же в мужском костюме.

— Смею заметить, не от хорошей жизни, — заметил я.

— Кому ты это рассказываешь? — усмехнулся Пётр Иванович. — Тем не менее, она прекрасна.

С последним я не мог не согласиться: в какой-то степени я был рад, что достопочтенный предок меня поддерживает и разделяет мои предпочтения. Однако тот факт, что князь узнал правду, меня немного беспокоил.

— За твой превосходный выбор, — с хрустальным звоном князь вновь озвучил тост.

— Пётр Иванович, — наконец, осторожно сказал я. — Ведь вы никому об этом не скажете? Я имею в виду здесь, в Италии.

— Я, по-твоему, кто? Шут гороховый, который мелет всё подряд — что знает и что не знает? — рассердился князь.

— Простите, не хотел вас обидеть. Но не спросить не мог. Это слишком серьёзное дело, и я должен быть уверен в том, что моя возлюбленная будет в безопасности.

— Пока что я могу сказать только одно: в Риме ей оставаться нельзя. Поэтому ты должен убедить её поехать с нами.

— Я сделаю всё, что в моих силах. Но без неё никуда не поеду.

— Кто куда поедет, решаю я, — резко возразил князь и произнёс новый тост: — За воссоединение.

— Вы и правда не против того, чтобы Доменика вышла замуж за… такого, как я? — задал больной вопрос я, морщась от очередной порции обжигающего глотку «эликсира» и судорожно вдыхая терпкий коричневатый порошок с запястья.

— Не вижу здесь ничего предосудительного. Вижу, что эта женщина действительно любит тебя, хотя ты и редкостный болван.

— Но как же… я слышал, что на Руси было такое правило, что, если кто-то из супругов не может иметь детей, то его следует выкинуть из дома?! — вдруг вспомнил я цитату якобы из Домостроя.

— Кто тебе такое наплёл? — грубо спросил князь. — Будь спокоен, никто тебя из твоего же дома не выкинет. А коли посмеют — будут иметь дело со мной. Я знаю, о чём говорю.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — действительно не понял я.

— Что ж, я расскажу тебе, дабы утешить. Лет пятнадцать назад Александр Данилович предложил мне отправить мою Софьюшку в монастырь, а самому жениться на юной фрейлине с немецкими корнями. Но я отказался. Теперь сам как монах, — горько усмехнулся князь.

— Кто такая Софьюшка? И почему в монастырь? — не понял я.

— Софья Васильевна. Мачеха твоя и моя супруга, — отвечал Пётр Иванович. — Рождение Настеньки стало для неё… последним… — при этих словах голос его дрогнул.

— Не продолжайте. Я понял, — тихо сказал я, догадавшись, что произошло с Софией Фосфориной.

— Я сказал светлейшему, что не оставлю супругу, несмотря на то, что она никогда больше не сможет подарить мне наследников и разделить со мной ложе.

В какой-то момент мне стало жаль князя, который искренне любит женщину, по вине всё той же средневековой медицины ставшую бесплодной. Теперь я понял, почему он с таким пониманием отнёсся к Доменике и её чувствам ко мне.

Мы вновь выпили по стопке, после чего Пётр Фосфорин задал мне следующий вопрос:

— Что ты делал в Венеции?

На что я лишь пожал плечами, ответив, что ничего не помню. Мои веки тяжелели от недосыпа и выпитого алкоголя, правое полушарие работало в фоновом режиме, а левое полностью выключилось. Поэтому на построение очередной легенды ни логики, ни фантазии уже не хватило. Тем временем князь, не отрываясь, напряжённо смотрел мне в глаза, словно пытаясь считать оттуда какие бы то ни было данные, но, судя по выражению лица, он находил там лишь новые вопросы, которые рекурсивно вызывали сами себя, и ни одного ответа на них.

После четвёртой стопки я, вызвав в своём подсознании «хэлпер», понял, что Пётр Иванович поставил цель напоить меня и выяснить всю необходимую информацию, которую я, как он уже догадался, тщательно скрывал. Вспомнил неприятный инцидент с римского карнавала, когда я решился применить тот же запрещённый приём в отношении Доменики. А теперь князь пытался воздействовать на меня моими же методами.

— Пётр Иванович, — наконец осмелился я сказать. — Хоть я и кастрат, но не дурак. И я прекрасно понимаю, чего вы хотите добиться. Чтобы я сказал всю правду. Что ж, я готов сказать её и в трезвом состоянии, но не уверен, что после сказанного вы не сочтёте меня душевно больным!

— Выкладывай давай, а там посмотрим, — резко ответил князь.

— Только обещайте, что не посадите меня в погреб и не будете травить всякими лекарствами!

— Слово дворянина.

— Итак, я скажу вам всё, что находится в пределах моего понимания. Во-первых, Пётр Иванович, я хочу сообщить вам, что я вовсе не ваш сын. Хотя, да, я и вправду ваш потомок. А именно, пра-пра… и так далее, правнук.

— Странно слышать подобное признание, будучи всего лишь сорока семи лет отроду, — усмехнулся князь.

— Но это правда. Я ваш потомок из далёкого грядущего и последний представитель династии Фосфориных. Меня зовут Александр Петрович Фосфорин и родился я в Петербурге, в конце двадцатого века.

Князь Фосфорин подозрительно посмотрел на меня, а затем, глубоко вздохнув, ответил:

— Вот говорили же, что у итальянских «виртуозов» с головой плохо… А уж когда выпьют, так совсем разум теряют. Больше ни капли «ржаного вина»* не налью. Иди спать, послезавтра в Рим едем, обеих княжеских невест сватать.

Увы, достопочтенный предок мне не поверил. Зато поверил в собственную иллюзию, что якобы я — его сын. Надеюсь, разочарование не нанесёт ему моральную травму, а мне, возможно, и физическую. Вспомнил беднягу Тома Кенти, который чуть ли не со слезами утверждал, что он нищий, а «отец», король Генрих, ему не верил. Но ничего, со временем я найду аргументы и доказательства.