Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Алессандро, любимый, что с тобой? — меня вновь вытащили из мира воспоминаний нежные слова и интонации моей Доменики. — Ты такой грустный. Чему печалишься?

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный. Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?», — вдруг вспомнились строки из сказки Пушкина.

— Нет, ничего. Просто родных вспомнил. Как там они без меня, — вздохнул я.

— Понимаю. Ты думаешь, я никогда не чувствовала подобного? Прости, но вот уже почти двадцать пять лет, как я пытаюсь сохранить и воспроизвести в памяти образ моих отца и матери. Алессандро, я видела их последний раз… двадцать пять лет назад. Ты думаешь, моё сердце не стосковалось по ним?

— Нет, что ты, я так не думаю. Просто я только сейчас понял это. Прости, — я подошёл к любимой вплотную и сжал её руку. — Я понимаю, что тебе ещё хуже.

— Не понимаешь. Как только супружеская пара Кассини, мои дальние предки, усыновили меня, я должна была каждый день стараться забывать свою прежнюю жизнь. Это было страшное мучение, каждый день перед вечерней молитвой пытаться стереть из памяти дорогие и любимые образы, которые мои новые «родители» считали за дьявольские видения. С какой жуткой болью и рыданиями я пыталась стереть из памяти дорогой и святой для меня образ моей мамы, Катарины Ноэлии Кассини, и могла утешаться лишь небольшим сходством моего отца с маэстро Алессандро Кассини. Это страшно, Алессандро. Забыть своих предков — значит убить свою душу.

— Ты думаешь, я этого не понимаю? С тех пор, как я попал в прошлое, меня считают… придурком, душевнобольным! Может, конечно, с головой у меня не всё в порядке, но сумасшедшим я не являюсь.

— Это не так, Алессандро. Тебя здесь все любят, и ты естественен в своих фразах и желаниях. Не так, как я. Мне приходилось врать. Это мерзко и отвратительно. Но у меня не было выбора.

— Ты имеешь в виду то, что тебе приходилось претворяться «виртуозом»? — не понял я.

— Не только. Я ненавидела донну Катарину. Пусть она и является мне косвенной родственницей, но она сделала и сказала достаточно, чтобы убить во мне всю любовь и доверие к ней. И к её сестре, Анне Джулии, развратной шлюхе, притворявшейся невинной старой девой. Именно из-за них я испытываю некоторую неприязнь к женщинам.

— Любимая, как так можно? Я понимаю, донна Катарина, но остальные… За что ты их не любишь? Они же ничего тебе не сделали, — возмутился я.

— Не спрашивай, Алессандро. Я знаю, что Господь призывает нас возлюбить ближнего как самого себя. Но иногда это очень трудно.

— То есть, ты и Настеньку не любишь? Это маленькое светлое солнышко? — с некоторой обидой в голосе спросил я.

— Я буду любить всех, кого прикажет мой будущий господин, — смиренно отвечала Доменика, и мне не понравилась эта фраза: в ней явно читались двойные стандарты.

— Никакой я тебе не господин! И вообще, мы скоро отправимся в наше время, мы со Стефано работаем над этим! Мы там будем свободны!

— Свободны и бездетны, — усмехнулась Доменика.

— Ты о чём? — с долей тревожности спросил я.

— О том, что источник нашего счастья находится здесь, в этой временной плоскости. И мы должны воспользоваться его милостью, пока не поздно. Поблагодарить за всё то, что этот человек для нас сделал.

— Это слишком высокая цена, любимая. И заплатим мы её вместе. Ты — физически, а я — морально. Ничего не бойся и доверься мне. Я сделаю всё, чтобы смягчить этот ужасный приговор для нас обоих.

Наступил знаменательный день свадьбы программиста Александра Фосфорина и маэстро Доменики Марии Кассини. Церемонию назначили в начале ноября, в понедельник. Признаюсь, Доменика очень спокойно и хладнокровно отнеслась ко всем предсвадебным процедурам, позволив служанкам совершить над ней традиционное омовение, сделать ей причёску и свадебный макияж, а также помочь облачиться в роскошное свадебное платье. Всё это происходило в специально предназначенной для этого комнате, куда меня не пустили. Сам же я, уже напудренный и одетый в костюм из белоснежного атласа, сидел в своей каморке и тихо помирал от волнения и нетерпения, хоть и старался не подавать вида. Нервы, в связи с некоторыми событиями, в последнее время напоминали ту самую колеблющуюся струну, и я не знал, как успокоиться. В итоге я просто разрыдался от безысходности за письменным столом. К счастью, меня пришли поддержать Стефано и Марио, или, как их теперь называли в поместье, Степан Иванович и Марк Николаевич.

— О, Алессандро! Это так неожиданно, — Стефано дружески похлопал меня по плечу. — Как часто я слышал от своих римских товарищей, которых приглашали петь на свадьбу, о том, как невесты плакали перед венчанием, но ни разу не слышал о том, чтобы плакал жених!

— Просто в Риме не бывает женихов-«виртуозов», вот и всё, — проворчал я, стыдясь своего недостойного поведения даже перед такими, как я.

Стефано проигнорировал мои слова и начал очень восторженно пересказывать впечатления других своих товарищей об их первой брачной ночи. Но я его не слушал, мне не хотелось думать об этом, а он не обращал внимания и продолжал. В конце концов я вспылил и, схватив Стефано за воротник, просто наорал на него:

— Хватит болтать, или получишь в морду! Мне всё равно ничего это не светит! Потому что ночь с Доменикой проведу не я, а наш достопочтенный Пётр Иванович! И все остальные ночи тоже, потому что я «непригоден»! Теперь тебе понятно, почему я был не рад нашей скорейшей свадьбе? Понятно?!

От этих слов сопранист просто опешил и, широко раскрыв и так огромные глаза, воззрился на меня. Но тут в разговор вмешался Марио и предложил вполне конкретную помощь.

— Алессандро, если хотите, я могу изготовить для вас превосходное успокоительное снадобье, — обратился ко мне Марио, которого я уже приучил обращаться ко мне по имени.

— Изготовь для меня лучше яд, чтобы больше не мучился! — огрызнулся я.

— Что вы, ваша светлость! — испуганно воскликнул Марио. — Как можно! Вы же столько для нас сделали! Мы не позволим вам умереть так рано!

— Он для нас сделал, а мы для него — нет, — вздохнул Стефано. — Дружище, я клянусь, мы с Марио что-нибудь придумаем к вечеру, иначе не быть мне римским сопранистом и математиком!

— Да ты и так уже никакой не математик: вместо того, чтобы решать задачи, думаешь о всякой ерунде! — я чувствовал, что сказал лишнее, но меня уже было не остановить.

— Что здесь происходит? Что за крики? — послышался из дверей строгий женский голос.

Обернувшись, я увидел Ефросинью Ивановну, в бронзового цвета платье и меховой накидке. Она смотрела на нас взглядом учительницы, заставшей горстку школьников за каким-то хулиганством. Но при этом в её взгляде читалась едва заметная усмешка. Она говорила по-итальянски, и я невольно восхитился её идеальным произношением.