Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Вы прекрасно нам всем поможете, если сейчас же соберёте вещи и немедленно покинете наш дом. Если для вас хоть что-то свято, то вы не посмеете здесь остаться.

— Да, синьора. Разумеется. Благодарю за радушие и гостеприимство. Простите и не поминайте лихом, — ответил я и поднялся в свою гостевую комнату, собирать вещи.

По правде сказать, кроме моего костюма, вещей у меня не было. Поэтому, переодевшись, я спустился на первый этаж и собрался было уходить.

— Мама, что происходит? — услышал я голос Доменико. Он стоял на лестнице в зелёном бархатистом халате, сжимая в руке лист бумаги с нотами. — Что всё это значит?

— Синьор Фосфоринелли уезжает. Не беспокойся, мой маленький, он больше тебя не потревожит.

— Алессандро, что за спектакль?! — раздражённо крикнул Доменико. — Совсем совесть потерял?

— Наоборот. Донна Катарина невероятно расстроена моим поведением. Будет лучше, если меня здесь не будет.

Доменико поспешно спустился на первый этаж и подошёл к нам, встав между мной и синьорой Кассини.

— Алессандро никуда не поедет! Или я сейчас же уйду к иезуитам!

— Так будет лучше для тебя, — сочувственно ответила донна Катарина. — Это вынужденная мера, считай, горькое лекарство.

При этих словах Доменико покраснел от гнева (или, возможно, просто перенервничал).

— Синьора Катарина Кассини, простите меня, но сколько можно? Сколько ещё таблеток, элексиров, опиумов и прочей дряни должен выпить несчастный я, только для того, чтобы удовлетворить чьи-то пустые амбиции?!

— Успокойся, Доменико. Этот человек оскорбил тебя, он недостоин находиться в нашем доме.

— Почему оскорбил? Кто это сказал? — Доменико не на шутку разозлился.

— Алессандро напоил тебя и хотел этим воспользоваться, — ответила синьора.

— Ну напоил! Но ничего не хотел! Наоборот, воспрепятствовал… — вырвалось у меня.

— Да, мама, — со страдальческим видом ответил Доменико. — Это я виноват. Я… приставал к Алессандро, но он мне не позволил…

— Что? Бедный мой ребёнок, ты совсем запутался! — вздохнула синьора Кассини, вытирая слёзы.

— Послушайте, Доменико здесь не при чём, — я попытался утешить милостивую синьору, но у меня как всегда не получилось. — Парня тоже можно понять.

— Если ты выгонишь Алессандро, то и я уйду, — холодным тоном сказал Доменико. — В город Сан-Пьетро, пешком.

— Чувствую, вы оба хороши. Ладно, так и быть, оставайтесь, синьор Фосфоринелли. Но сладкого на обед никто из вас не получит. Завтра же отправитесь к падре Лоренцо, дабы получить poenitentia*.

Синьора Кассини ушла на рынок за фруктами, а мы остались в гостиной. Я был озадачен поведением Доменико. Почему он меня защищает после всего, что я себе позволил? Или ничего не помнит?

— Почему ты не дал мне уйти? Разве не ты первый, кто не желает меня видеть? — удивлённо спросил я.

— Ты дурак, Алессандро, — закатил глаза Доменико. — Чтобы сейчас же снял эти лохмотья и явился ко мне в комнату. Будем распеваться.

Признаюсь, я был несколько ошарашен столь резкой сменой настроения Доменико. Похоже, ради музыки он готов закрыть глаза на всё. Но в голове почему-то пронеслось: «Боюсь, заниматься со мной музыкой больше не потребуется. Что-то мне подсказывает, что мои дни в хоре Капеллы сочтены. Только вот по которой причине?»

Переодевшись в свой «старинный» костюм, я поднялся наверх, в комнату Доменико. Он сидел на кровати и играл что-то на «портативном аудио-устройстве» спинеттино.

— Я здесь, Доменико, — тихо сказал я, чтобы не помешать потоку вдохновения.

— Ты не понял, что я тебе сказал. Я сказал снять лохмотья, а не переодеться в нормальный костюм.

— Очень смешно, — проворчал я. — Чего ты хочешь?

— Сатисфакцию, — каменным голосом отвечал Доменико. — Поэтому выйди в коридор, оставь там всю одежду и только после этого возвращайся сюда. Не выполнишь — считай, что я тебя больше не знаю.

«Это провокация», — подумал я. Но что, если я действительно настолько обидел маэстро своей граппой в рюмке с вином? Не смея ничего возразить, я вышел в коридор.

— Так лучше? — вернувшись в комнату в одних панталонах, с неким сарказмом спросил я.

Доменико ничего не ответил на мой вопрос. Он не смотрел на меня.

— А теперь встань за кроватью, чтобы я тебя не видел. И пой, — не дожидаясь никакого ответа, Доменико начал играть арпеджио для распевки. Я не успел вступить. — Почему тормозим? Хмель не выветрился?

— Извини, не успел вступить.

Я не пытался оправдываться, но знаете, заниматься с учителем, когда тот пребывает в ужасном настроении — то ещё удовольствие. Однако я сделал вид, что ничего не заметил, и как ни в чём не бывало, начал петь.

Голос с похмелья меня не слушался и был тусклым, как луч солнца, просвечивающий сквозь тучи осенним питерским утром. На высоких нотах он и вовсе задрожал, как сервант с посудой, когда соседи на верхнем этаже запускают стиральную машину. По правде сказать, мне в тот момент совсем было не до пения: голова болела, руки холодели, а желудок сводило от голода и повышенной кислотности. С самого утра я не взял в рот ничего, кроме воды с лимоном, но есть не мог: любые попытки «приёма данных» оборачивались «ошибкой переполнения». В итоге я еле держался на ногах, порываясь потерять сознание.

Тем временем мы дошли до третьей октавы. Моим пределом была нота «ре», выше я никогда не доходил. Доменико сыграл арпеджио до ноты «фа».

— В чём проблема? Почему молчим? — раздражённо спросил маэстро Кассини.

— Ты же знаешь, что мой предел — нота «ре».

— Ничего не знаю. Я сыграл, твоя задача спеть.

— Я не могу, — честно признался я. — Мне плохо… Кажется, я помираю…

— Умри, но спой. Я не намерен тратить время на пустые разговоры! — дрожащим голосом воскликнул Доменико. Казалось, он сейчас расплачется от собственной злости.

Ответа от меня не последовало. В глазах потемнело и я увидел сотни бегущих по потолку волн… Очнулся оттого, что Доменико обеспокоенно растирал мне руки. Я увидел слёзы на его глазах, и мне стало невыносимо больно, что я вынудил столь мягкосердечного человека проявить жестокость.

— Прости меня, Доменико.

— Прощения оба будем просить у Бога. Я не сержусь на тебя, Алессандро.

— Но ведь это я уговорил тебя выпить лишнего. Ты даже не спрашиваешь, зачем.

— А что спрашивать? Думаешь, я такой дурак? Думаешь, не понимаю, чего ты хотел этим добиться?

— Возможно, я этого не понимаю, — мне трудно сейчас было начинать какой-либо разговор: голова болела, и разговаривать не хотелось совсем. — Единственное, что я понимаю, это то, что я многого о тебе не знаю.

— Даже если узнаешь, что тебе это даст? Что ты сможешь изменить?

— Возможно, мы вместе найдём какой-нибудь выход из сложившейся ситуации, — я специально выражался абстрактно, чтобы случайно не задеть психику Доменико и не сказать чего-нибудь лишнего.