Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Простите, но я отказываюсь менять конфессию. Это будет предательством по отношению к моим родственникам — князьям Фосфориным. И моему крёстному отцу. Этот человек… он слишком много сделал для меня.

Ведь это именно он вытащил меня из того ужасного состояния, когда я в пятнадцать лет планомерно доводил себя до могилы, отказавшись принимать пищу, вместо этого употребляя одеколон… Я попал в больницу с отравлением, а отец Филофей оказался единственным человеком, который смог убедить меня жить дальше.

Иеромонах Филофей был однокурсником моего отца: они вместе учились на философском факультете университета. Затем мой отец остался на кафедре, а Филофей, тогда ещё Фёдор Михайлович, поступил в семинарию. Когда ему исполнилось двадцать три, у него умер маленький сын. Фёдор Михайлович всё своё внимание переключил на крестника. А когда я вырос и поступил в университет, он принял постриг и удалился в монастырь, тем не менее, никогда не отказывая мне в хоть и редком, но посещении.

— О, так вы, оказывается, дворянин. Интересно, кому из ваших высокородных родственников пришла в голову столь провальная идея: кастрировать маленького аристократа и отправить в Ватикан, в надежде, что Папа будет милостив к варвару. Но лишь при условии абсолютного подчинения здешним порядкам! — кардинал опять сорвался на крик.

— Я не могу принять эти правила, — во мне внезапно проснулось какое-то странное чувство «точки невозврата». Это чувство, одновременно страшное и прекрасное, сложно описать словами: оно подобно прыжку со скалы в море, когда за тобой мчится стая волков.

— Что ж, пусть вы и благородного происхождения, чему я лично не верю, судя по вашим грубым манерам и бесцеремонности. Но в Капелле вы больше не поёте, — с приятной улыбкой сообщил кардинал. — Надеюсь, ваши покровители князья Фосфорины предоставят вам необходимое место работы.

— Иными словами, теперь в Капеллу мне «доступ запрещён»? — осторожно поинтересовался я.

— Вы можете прямо сейчас, до начала богослужения, подняться в Капеллу, дабы мирно попрощаться с коллегами. Учтите, я слишком милостив к вам, поскольку я мог бы вышвырнуть вас отсюда с позором, учитывая ваше ужасное поведение на хорах. Но ведь я здравомыслящий человек, и прекрасно понимаю, что всему виной лишь ваше варварское воспитание. Итак, идите, Алессандро. У вас ровно час. После чего я прослежу, чтобы ноги вашей в Ватикане больше не было.

Комментарий к Глава 18. Последовательность неприятных разговоров void — «пустой» (англ.), слово используется в языках программирования и обозначает тип данных, который ничего не возвращает.

poenitentia — епитимья по-латыни, наказание, определяемое священником за грехи

====== Глава 19. До свидания, Капелла. Здравствуйте, новые испытания ======

Расстаются друзья,

Остаётся в сердце нежность,

Будем песню беречь,

До свиданья, до новых встреч.

(Н. Добронравов, слова из песни «До свидания, Москва»)

Из кабинета я вышел подавленным. Вот вам и сказке конец: опять уволили, и опять — по сущей ерунде. Дискриминация по религиозному признаку, больше ничего не попишешь. С горькой усмешкой вспомнил я своё первое место работы, НИИ, где я подвизался в должности лаборанта, с которой меня бесцеремонно выкинули, когда вернулась из декрета жена заведующего лабораторией. Тогда для меня такой поворот был неожиданным, но сейчас я отчасти понимал причину: конфессиональная несовместимость «аудиокарты с материнской платой», то есть — солиста с Капеллой, стала, скорее, поводом к моему увольнению. На самом же деле, она могла быть связана с тем, что два дня назад из Неаполя принесло второго кардинальского племянника, семнадцатилетнего сопраниста Микелино, которого не взяли в театр.

— Что случилось?! — Доменико, который всё это время ждал меня за дверью кабинета, переменился в лице: теперь оно выражало некоторую тревогу.

— Поздравь меня, дорогой учитель. Я более не солист Сикстинской Капеллы. Кардинал не желает видеть в хоре человека с другим мировоззрением.

— О чём он узнал? — обеспокоенно спросил Доменико.

— Нет, ни о чём особенном. Просто я сказал, что останусь при своей конфессии.

— Алессандро, — Кассини схватился за голову. — Ну как можно быть таким идиотом! Зачем ты это сказал? Ведь я уже трижды уговаривал его высокопреосвященство не снимать тебя с должности солиста, хотя на эту почётную должность упорно рвётся Ратти! Четвёртого раза не будет, так сказал его высокопреосвященство.

— Я, конечно, весьма благодарен тебе за всё. Но есть вещи, которые я не могу поменять, понимаешь? Я готов просить милостыню и умереть в нищете, но от своих принципов не откажусь.

Доменико на минуту задумался. Внезапно вспыхнувшая краска постепенно сходила с его лица, и напряжённая морщина на переносице разгладилась.

— Да, если подойти к вопросу с другой стороны, то ты прав. Ты поступил подобно мученикам, жертвовавшим материальными благами, а иногда и жизнью ради Христа. Жаль только, что страдаешь ты не за католическую веру.

— Издеваешься? Какой из меня мученик, скорее, великий грешник, у которого «ось»* вместо души! Ненавижу себя.

— В тебе пробудилась совесть, — заметил Доменико. — Тебе обязательно нужно исповедаться.

— У кого? — с горькой улыбкой спросил я. — Где я в Риме найду православного священника?

— Так ты примешь католицизм и сможешь вернуться в хор Капеллы, — как ни в чём не бывало предложил Доменико.

— Нет. Прости. Не буду этого делать. Предки бы не одобрили, да и сам не хочу.

Это дело принципа: я не позволю никому промывать себе мозги и поддаваться на провокации. В конце концов, рано или поздно моё происхождение станет всем известно, и я, как «подозрительный субъект» окажусь за решёткой. Впрочем, основной виновник происходящего тоже за решёткой, только в Неаполе. Главное, чтобы до Доменико не добрались со своими дурацкими подозрениями.

— Тем более, я не верю, что причина в этом, — продолжал я. — Скорее всего, одному мальчику захотелось стать ведущим сопрано. А у него как раз дядюшка заведует хором. Вот и всё.

— Поздравляю, Алессандро. Ты начал понимать людей и их мотивы. В любом случае, — наконец принял решение Доменико, что обычно давалось ему с трудом, — сходи завтра к падре Лоренцо. Он что-нибудь да посоветует.

Что ж, браво, Алессандро. Ты теперь не только бомж, но и безработный. В самый раз просить милостыню на ступенях Сан-Пьетро. Если бы. В Ватикан меня тоже теперь не пускали, сославшись на какие-то, не имеющие отношения к делу, аргументы.

Карло Альджебри ещё на прошлой неделе предлагал попробовать устроиться в театр помощником механика, но никто не гарантировал, что меня возьмут на эту должность. Возможно, меня возьмут в хор какой-нибудь местной церкви за мизерную зарплату, но, опять же, стопроцентной гарантии никто не давал. Пока что судьба моя была не определена. Но главное, это я сам, добровольно, выбрал себе такой путь — сквозь колючие заросли неудач и испытаний.