Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Ну да, конечно, — попытался отшутиться я. — Паж Керубино, который охмурил графиню и затем сложил голову на войне*.

— Вот что за дураки мальчишки! — возмутилась синьорина Кассини. — Только бы про войну да про соблазнение невинных девушек!

Как же ты прекрасна, даже в гневе! Просто Минерва — воинственная богиня справедливости и мудрости. Не сдержав порыва радости, что наконец-то вижу её, а нас никто не видит, я просто подхватил её на руки и закружил по комнате.

— Алессандро, хватит! — смеясь, прикрикнула на меня синьорина Кассини. — Поставь на место.

Я очень осторожно положил её на кровать, а сам сел рядом. Как же я соскучился по её лучезарной улыбке!

— Сейчас вино совсем остынет, — этой фразой Доменика вернула меня с небес на землю, напомнив о низменных потребностях. — Второй раз греть не буду.

Пока я бредил в ванной, любимая уже успела накрыть импровизированный столик на двух табуретках и разлить вино из ковша по стаканам. На этот раз я смог получше рассмотреть «нору поющего лисёнка»: в отличие от наших с Эдуардо комнат, здесь царил относительный порядок. Ни следа пыли, никаких яблочных огрызков и чулок под кроватью, единственное, что привносило нотку творческого хаоса — разбросанные по всей комнате ноты. На письменном столе стоял изящный спинеттино, окружённый стопками тех же, как я понял, нотных рукописей. Похоже, моя Доменика всерьёз занялась композицией. Также я обратил внимание, что стены выкрашены в светло-зелёный и расписаны вручную причудливым геометрическим орнаментом, который, однако, кое-где казался неровным.

— Твоя работа? — поинтересовался я, указывая на настенную роспись.

— Да, Алессандро, — поднимаясь с кровати, ответила Доменика. — Когда я попала в восемнадцатый век, я всеми силами стремилась вернуть тот облик своей комнаты, к которому привыкла. Поэтому я, не без разрешения маэстро Кассини, собственноручно воссоздала рисунок, который был в этой спальне в моём времени.

— В этой спальне? — переспросил я. — Ты хочешь сказать?.. — при этих словах у меня возникло какое-то странное дежа вю.

— Этот дом принадлежит семье Кассини с конца позапрошлого века и до нашего с тобой времени. Я родилась и выросла здесь, — объяснила Доменика, зажигая свечи в необычных «двухэтажных» подсвечниках, в которых внизу располагалась свеча, а наверху — металлическая чашечка с каким-то приторным ароматическим маслом, то ли лимона, то ли грейпфрута.

Жестом приглашая меня сесть за столик, Доменика изящно опустилась на соседнее кресло, поправляя на себе плед.

— Тебе нравятся ароматические свечки? — с улыбкой спросил я, умилившись романтичности её натуры.

— Нет, просто с улицы дерьмом несёт, — как ни в чём не бывало ответила моя дама из галантного века, в очередной раз убив меня наповал своей непринуждённой прямолинейностью.

— Понимаю, — ответил я. — Не самая приятная здесь атмосфера, надо сказать.

Бедная девочка, попав в прошлое в довольно сознательном возрасте, уже не смогла адаптироваться к «ароматам ночного города». Увы, я родился и вырос на Петроградке, где в девяностых постоянно возникали проблемы с трубами, поэтому у меня выработался своего рода иммунитет к неприятным запахам. Можете себе представить, в каком состоянии находилась «пещера неаполитанского хиппи», раз даже я не смог там находиться, не сдерживая всеми силами рвотный рефлекс.

— Ты прав, Алессандро, — грустно улыбнулась Доменика. — Мне стоило большого труда привыкнуть к условиям нашего теперешнего времени. Но я была ещё той маленькой оторвой. Едва освоившись, я установила здесь свои порядки, — усмехнулась она. — Помню, донна Катарина была крайне недовольна моим пристрастием к водным процедурам, считая это проявлением эпикурейства. Но маэстро Кассини, да упокоит Господь его несчастную душу, всячески защищал мои интересы и собственноручно изготовил тот деревянный ушат.

— Маэстро был поистине талантливым человеком, чем бы он не занимался, — заметил я.

— Да, я очень благодарна ему за всё, что он для меня сделал до того, как окончательно возненавидел. Стыдно за себя, маленькую капризную эгоистку, привыкшую с детства к роскоши. У меня было всё: дорогие игрушки, кукольный домик, загородная вилла с бассейном, в котором я просто обожала плескаться солнечными летними днями…

Взглянув на Доменику, я увидел, как выражение лица её становится всё печальнее и печальнее. Как же я тебя понимаю, мой ангел, ведь я сам потерял всё, к чему привык за свою жизнь. Пусть для меня игрушками были старые отцовские солдатики и китайские пластиковые машинки, но я гордился ими; пусть слово «бассейн» ассоциируется у меня лишь с хлоркой и ненавистными уроками физкультуры, на которых одноклассники в открытую смеялись над моим несовершенством, но всё же, это были незабываемые моменты, когда я, наплевав на всех, прыгал с вышки, поднимая брызги до потолка; пусть… количество солнечных дней в моём детстве я мог сосчитать по пальцам, но о них у меня самые тёплые воспоминания. И всё осталось там, в далёком прошлом-будущем.

— Не будем о грустном, Доменика. Обещаю, что как только я стану великим оперным примо, обязательно построю тебе дворец с бассейном и всем, что ты только пожелаешь.

— Фантазёр ты, Алессандро, — сквозь грусть, засмеялась она. — Такую роскошь у нас даже аристократия не всегда может позволить.

После трапезы мы сидели на кровати, закутавшись в одеяло, и допивали уже остывшее вино. При лунном свете стаканы, наполненные тёмно-красной прозрачной жидкостью, сверкали рубином.

— Расскажи, как там в Неаполе, — попросила моя фея музыки.

Но что я мог ей рассказать? Что, кроме ужаса, пережитого позапрошлой ночью? Я решил рассказать ей частичную правду.

— Собственно, ничего интересного. За столь непродолжительное время я не успел как следует погрузиться в атмосферу города. Правда, я побывал в одном месте, которое до сих пор внушает мне ужас.

— Старый дом с красными колоннами? — вдруг ни с того, ни с сего предположила Доменика.

— Ты… откуда знаешь? — опешил я. — Ты там была?

— Да, Алессандро, — с какой-то едва заметной грустью прошептала Доменика. — И по праву могу сказать: тот, кто там был, никогда не возвращался прежним.

— В каком смысле? — возмутился я. — Не понимаю.

— Не возмущайся и послушай меня. Я расскажу тебе.

Преисполненный вниманием, я воззрился на Доменику. Казалось, она что-то знает, что недоступно мне.

— Много лет назад, когда мы с Алессандро Прести учились в Неаполитанской Консерватории, Алессандро рассказал мне одну историю.

Маэстро Прести, будучи в юном возрасте, тоже учился здесь, в Консерватории. Несмотря на любовь к музыке, пытливый ум его искал чего-то нового и удивительного, но книжные знания не приносили ему удовлетворения, казалось, он знал наизусть всё, о чём долгие годы спорили учёные мужи в университетах.