Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Однажды юный Альберто вместе со своим другом — кастратом Паолино — как-то ночевали в том доме. Синьор Прести сразу уснул, а товарищ его всю ночь мучился кошмарами, которые впоследствии сбылись: спустя несколько лет бедного певца зарезал собственный отец-пьяница. Но не будем забегать вперёд. Синьор Прести, видимо, смог объяснить увиденное и рассказанное другом, и на другой день отправил туда Паолино, вручив ему список интересовавших его вопросов, приказав записать все ответы. Многие годы Альберто и его друг оставались в том доме, и «виртуоз» записывал всё, что хотел знать Альберто. Но в какой-то момент Паолино перестал слышать правду. Синьор Прести говорил, что произошло это сразу после того, как у певца появился покровитель.

— Всё это звучит немного… странно, — заметил я.

— Не перебивай меня и выслушай до конца. В течение многих лет Альберто посещал «страшный» дом, но не один, а вместе с друзьями-«виртуозами». Он говорил, что только они понимают то, что там происходит, но далеко не все из них. По словам Алессандро, отец его утверждал, что «видеть незримое» способны лишь девственные юноши-кастраты. За эти годы маэстро совсем переменился в характере, превратившись в своего рода безумного учёного, который менял ассистентов как перчатки. Как-то раз мы с Алессандро решили остаться там на ночь. Так вот Алессандро ничего не услышал, а я и услышала, и увидела… слишком многое. Слишком многое, что должна знать обычная женщина.

— Что ты там видела? Что такого ужасного?

— Ничего, — с показным равнодушием ответила Доменика. Было видно, что она не готова рассказать об увиденном сейчас. — Тебе лучше этого не знать.

— А вот я видел. Сущий кошмар. В котором был «виртуоз» Прести. И мы с тобой.

— Пару лет назад в страшном доме из любопытства побывал Спинози. Вернее, его туда притащил Алессандро. После чего начал планомерно сходить с ума. То, что он говорил три дня назад, во время нашего визита, хоть и было принято остальными за бред, но мне казалось пугающе правдоподобным.

— Что он тебе наплёл? — в раздражении спросил я.

— Ничего. Он говорил гадости про аристократию, про духовенство и даже про Папу. А потом вдруг ни с того, ни с сего ляпнул: «Поделом тебе, напыщенный принц с балалайкой! Встречай своего последнего потомка!» и громко рассмеялся при этих словах.

— Жуть! Это же он про меня сказал, — мгновенно догадался я. — Интересно, как он узнал, что я последний представитель династии князей Фосфориных?

— Ты ещё не понял, Алессандро? В том доме каждый видит то, что его интересует — в настоящем или будущем. Почти каждый.

— Почти? Я, кажется, догадываюсь, у кого есть доступ к этой неизвестно каким образом работающей системе получения информации — прямиком из своего же сознания! Да, это по-настоящему диалог с самим собой, и, как я понял, способны к нему лишь те, чьё сознание не «замусорено» лишними всплесками. Я имею в виду нас, «виртуозов». Но тогда странно, почему что-то видела и слышала ты?

— Я была невинной девочкой. Достаточно маленькой для того, чтобы «слышать» и достаточно взрослой для того, чтобы понимать.

— Значит, Прести был убеждён, что информация доступна лишь девственникам, не достигшим зрелости? Но, а как же Спинози, ведь я слышал от твоей же приёмной матери, что все римские «виртуозы» порочны до безобразия.

— Только не Спинози. Он не приемлет никаких отношений, считая мужчин козлами, а женщин шлюхами.

— Да уж, тяжёлый случай, — почесав репу, я отхлебнул вина, чтобы успокоиться. — Неудивительно, что Антонино совсем умом повредился после такого «визита». Ведь все видения были столь красочными и объёмными, как наяву…

— Бедный Алессандро, — вздохнула Доменика. — Такое пережил. Даже седые волосы появились.

Кажется, я понял, что она имела в виду: прядь белых волос на правом виске, из-за которой я все эти годы их сбривал до нуля, и вовсе не из-за модных тенденций. Нет, я просто не хотел, чтобы люди думали, будто я крашу пряди подобно всяким неформалам, а то и хуже. Теперь же, когда волосы на висках вновь отрасли, белая прядь откровенно бросалась в глаза.

Помню, у отца в молодости была точно такая же, но он очень рано поседел, и «фосфоринская прядь» перестала быть заметной на серебристой шевелюре Петра Ильича. И у деда Ильи я эту прядь видел на старой фотографии, где он совсем ещё мальчик. Дед сказал, что эта странная особенность передаётся из поколения в поколение по мужской линии Фосфориных. Скорее всего, это обусловлено какой-то генетической мутацией, связанной с пигментацией волос.

— Это не седина, это наш фамильный изъян, — ответил я. — Который портит мне весь внешний вид.

— Ничуть не портит. Она очаровательна, — тихонько сказала Доменика и поцеловала меня в висок.

— Доменика, ты не представляешь, как я скучал без тебя, — шепнул я ей на ушко.

— А ты не представляешь, что тут творилось, пока тебя не было.

— Нет, не представляю. Что именно?

— Из Ватикана выставили Адольфо и Джустино. Это был грандиозный скандал. Началось с того, что рано утром братья Альджебри втащили за шиворот на хоры пономаря Сесто. У него в руках была коробка с пауками, предназначенными для меня. Пономарь сразу бросился на колени перед капельмейстером и сдал своих сообщников. О Флавио он побоялся заикнуться (в прямом смысле), но двоих других товарищей сдал без угрызений совести. Понятное дело, обвинение серьёзное. Сесто никто не верил, но к середине дня в Капеллу явилась Клариче Ратти. Узнав о заговоре, она, конечно же, стала защищать брата, обвиняя во всём негодяя Джустино. Выяснилось, что Цанцара совратил старую деву Клариче, причём с последствиями. Представляешь, наш этот Комар оказался фальцетистом…

— Да, я в курсе, — спокойно ответил я.

— Ты опять знал и не сказал никому? — возмутилась Доменика.

— Во-первых, я узнал это только той ночью, когда прятался в шкафу. Я слышал, каким голосом на самом деле разговаривает Комар. Отсюда можно было сделать кое-какие выводы. Но говорить никому об этом я не намерен по одной простой причине: не хочу, чтобы и тебя начали подозревать.

— Боюсь, что уже начали. После выяснения правды о Джустино на хорах решили провести тотальный осмотр. Всем по очереди альтам и сопрано было приказано спустить до колена бриджи, а я не знала, куда провалиться от стыда. Я теперь не смогу смотреть в глаза своим товарищам.

Бедная женщина, что ей пришлось увидеть! Думаю, после такого тебе никакие театральные гримёрки не страшны.

— Я молилась всем святым, чтобы до меня очередь не дошла. И мои молитвы были услышаны: синьор Ардженти, мой благодетель, убирая ноты в шкаф, споткнулся о коробку с пауками. Коробка открылась, и эти ужасные создания высыпали оттуда. Какая же это мерзость! Я не смогла сдержать вопль ужаса, в итоге, все бросились ловить пауков, а я начала картинно падать в обморок. «А меня будут осматривать?» — на всякий случай спросила я, на что Фьори только проворчал: «Тебя-то что осматривать, ты сто лет у нас поёшь, знаем как облупленного!» Капельмейстер приказал близнецам Альджебри вывести меня с хоров.