Полина Елизарова - Черная сирень

Она ему не верила.

Как-то, незадолго до ужина, подоспели мать с бабкой.

В последнее время их визиты стали назойливо-постоянными.

Пока Галина собирала к столу, мать успела навязать тему разговора.

Она, как обычно, жаловалась на здоровье и в мельчайших деталях описывала свои походы по врачам. Насколько можно было понять из ее эмоционального монолога, никакого определенного диагноза ей еще не поставили.

– Ох, – вздохнула бабуля, – у меня давно складывается ощущение, что в этом городе не осталось здоровых людей! Хорошо, если знаешь, что лечить, а может, и наоборот – нехорошо, если знаешь…

– Еще бы! Откуда у поколения антибиотиков и фастфуда может взяться здоровье?! – горячо подхватила мать, явно имея в виду не себя.

– Почему же нет здоровых людей? А ты, ба? – ввернула Галина.

– А бабка у нас еще старой закваски! Что, готово у тебя? Пойду позову Катюшу.

Когда мать вышла, бабуля, оставшись наедине с внучкой, вдруг ни с того ни с сего выпалила:

– А ты скажи ему, чтобы он на тебе женился.

Как самое сокровенное считала, ведьма старая.

На кухню вернулась мать, что-то недовольно выговаривая огрызающейся в ответ растрепанной Катюше.

С ее отцом полгода назад Галина официально развелась.

Почему свободной, с приличной зарплатой и отличной жилплощадью в центре города, да еще и беременной женщине Мигель не додумался сделать предложение, она не знала.

За тоскливым чаем Галина объявила вяло жующим печенье и мармелад родным, что сразу после ужина планирует посмотреть вместе с дочерью сериал.

Катюша сделала вид, что обрадовалась.

Наконец вяло фыркавшая мать и насмешливо молчавшая бабка уехали домой.

В тот раз Мигель, готовивший новую постановку и вовсю дававший частные уроки, снова пришел заполночь.

Еда в доме потеряла вкус.

Слова – почти всякий смысл.

Варвара Сергеевна ловила себя на мысли о том, что общее количество слов, произнесенных в этом доме за последние годы, можно было бы разделить на десять, а тех, что остались, с лихвой хватило бы, чтобы им с дочерью понимать друг друга в быту.

Самоварова теперь часто ощущала нашатырный запах, исходивший от кошачьего туалета.

Он начал преследовать и раздражать.

Что делать? Снова сменить наполнитель?

Она перетрясла и перестирала всю свою одежду, купила лавандовые саше и разложила по шкафам.

В те дни, когда она была вынуждена сидеть дома, Варвара Сергеевна взяла в привычку слоняться по квартире и с содроганием обнаруживать все новые подтверждения внезапному открытию: место, где она прожила большую часть жизни, было запущенным, холодным и грязным.

Весь коридор и обе комнаты были завалены коробками с хламом, копившимся десятилетиями, потолок издевательски демонстрировал лужи разводов, а пол местами проваливался под ногами.

Она предложила было дочери сделать генеральную уборку, но Анька, уткнувшись носом в путеводитель на французском, только отмахнулась, сославшись на загруженность и постоянную усталость.

Дочь все чаще выглядела совершенно жалкой.

В категоричных интонациях ее голоса дребезжало одиночество.

Одним субботним вечером Варвара Сергеевна решила с чего-то начать и схватилась за первые попавшиеся коробки.

Наткнулась на старые фотографии и с большим удовольствием принялась их разбирать.

Анька, «законно» (суббота же) махнув за ужином три рюмки клюквенной настойки, подключилась к процессу и с интересом разглядывала снимки, на которых мать была запечатлена задолго до ее появления на свет.

– Смешная ты здесь, юбка какая короткая, прямо стыдоба! – смеялась Анька.

– Носили так, причем все! У нас преподавательница была молоденькая, историю КПСС читала, тоже в такой приходила на лекции. Все парни, кстати, посещали. Спорили, кому на первых партах сидеть.

Анька оживилась:

– Крутая была тетка! А фотка ее есть?

– М-м-м… Боюсь, что нет.

– А тети Лары Калининой?

Варвара Сергеевна промолчала.

Взяла в руки первую попавшуюся карточку с давно потерянными по жизни институтскими приятелями и напряглась: «А развелась ли Гольштейн с Макаровым? Что-то такое ведь кто-то о них говорил…»

Но Анька после выпитого хотела общения и продолжала напирать:

– Ну найди тетю Лару! Интересно!

– Ее здесь нет.

– А почему? Это же твоя единственная подруга.

– Мы познакомились позже.

– Позже – это когда?

– Позже.

Анька упорствовала:

– После плена?

– В общем, да.

– Так бы сразу и сказала! Тайны эти твои… Я задаю тебе обычный вопрос, а ты делаешь такое лицо, что я почему-то чувствую себя последней идиоткой. Впрочем, мне не привыкать…

Все.

Настроение в доме было испорчено.

Самоварова, продолжая уже совершенно без эмоций перебирать цветастый глянцевый ворох из давно забытых лиц, мест и ощущений, обреченно понимала, что именно она, мать, в их отношениях все всегда делала не так.

Вот только как это – «не так»?

Слишком большой получался клубок, запутался – не распутать.

Оставив после себя облако алкогольных паров и обиды, Анька ушла к себе.

Варвара Сергеевна слышала, как она позвонила какой-то из своих многочисленных приятельниц и принялась горячо обсуждать режиссерские ляпы модного западного сериала.

Анька…

Чужая в общем-то женщина, которая изредка говорит ей ласково: «Мама».

Через пару часов, систематизировав фотокарточки по годам и событиям и разложив их аккуратными стопками обратно в коробки, Самоварова послонялась по квартире и поняла, что в этом доме ее единственная дочь не найдет ровным счетом ничего, кроме своей скорой старости.

Под утро приснился Валерий Павлович.

Как кадры из разных фильмов, наслоившиеся друг на друга на одном большом экране, во сне смешались несвязанные события и люди.

Галина, жена убитого кубинца, простоволосая, все в том же цветастом сарафане, как тень плелась за ней по коридору отделения и выспрашивала разрешение на свидание с каким-то задержанным. Самоварова делала вид, будто не замечает ее, к тому же Галина серьезно мешала: напрочь забыв, в какой конкретно кабинет и к кому ей необходимо попасть по срочному, но совершенно неважному в сюжете сна делу, охваченная нешуточной паникой, она обходила все этажи трехэтажного здания, безрезультатно разглядывая одинаковые коричневые двери, с которых чей-то злой умысел поснимал различительные таблички.

– Меня никто не слышит, пожалуйста, ответьте… – тихо, упрямо шептала тень за спиной.

Где-то вдалеке, левее и ниже нависших сизых туч в окне, раскатывался бас Никитина. Он явно кого-то отчитывал.

– Сережа! – крикнула Самоварова.

Она едва стояла на ногах от усталости.