Полина Елизарова - Черная сирень

Она рассказала, как украдкой красилась тестерами в больших магазинах, как вынуждена была делить комнату с наркоманкой, про классные вещи за два евро и никем не востребованный телефон в дни рождения, про свидания вслепую и секс с множественными синяками и ушибами, про самые роскошные рестораны и клубы мира…

Рассказала она и о том, как ее унижали, как порой она выбегала за два квартала до дома из такси, потому что ей нечем было расплатиться, – и все это она говорила играючи, будто бисер на столе пальчиком перебирала.

Полгода назад сестра перебралась в лондонское представительство крупной компании и буквально через месяц встретила на светском рауте Амира.

С этого момента Олькиной исповеди предметы стали расплываться перед глазами Галины. Уже не чувствуя тело, она добрела до спальни и свалилась рядом с давно уснувшим, лишь коротко показавшимся на кухне Мигелем.

– Любовь моя, – сказала она ему.

Поведя носом и что-то буркнув во сне, он перевернулся на другой бок.

Проснулась Галина от скверных трелей будильника.

Мигеля рядом не было.

И Лу в кроватке тоже.

«Ясно, гаденыш… Один ушел гулять с малышом, чтобы мне стыдно стало…»

Пытаясь побороть тошноту и головокружение, Галина встала с кровати и отыскала на стуле домашний халат. От синего, вытертого местами плюша тянуло (а с похмелья особенно резко) молочной смесью.

Дойдя до двери, Галина вдруг вспомнила, что в доме теперь живет загадочный гость.

Глядя в мутное и лживое зеркало трюмо, наспех привела себя в порядок.

Из кухни тянуло спасительным ароматом кофе.

Свежая, цветущая Ольга весело гремела чашками.

– На работу не опоздаешь? – не оборачиваясь, спросила она. – У тебя там все старый Моисеевич верховодит?

– А где Амир?

– Давно уехал по делам.

Тонкая, как ивовый прутик, звонкая, как капель, воздушная в своем изумительном шелковом пеньюаре, ножом для чистки овощей сестра кромсала кусочки вчерашнего торта.

– Давно встала?

– Часа два назад. Твою Катрин я покормила.

– Спасибо. Она сама себя кормит, чай, не грудная. Чем кормила-то? – вяло усмехнулась Галина, наливая воду в стакан.

– Торт она ела.

– Там же йогурт и апельсиновый фреш в холодильнике! Неужели вы не нашли?

– Говорю же, она ела торт.

Не видя ни в чем проблемы, которую она же и создала, Ольга, слегка пританцовывая, поставила на стол турку с кофе и огрызки вчерашнего торта.

Из-за физического недомогания у Галины не было сил спорить с сестрой.

Она села на диванчик и принялась рассматривать Ольгу, словно видела ее впервые.

Нет, это был сон: все эти толстые бородавчатые мужики и пакетики с наркотой…

Перед ней кружила фея.

Она присвоила себе материну былую красоту и бабкин острый язык, а еще такой забытый звонкий отцовский смех, пухлые губы и свежесть подростковой кожи, роскошь чопорных бутиков и буйную легкость сирени, порочность, не требующую лишних слов и движений, и невероятную, искрящуюся энергию, которая, окутывая все вокруг невесомым облаком, делала это все лишенным смысла по отношению к ее безупречности.

Глотая безвкусную воду, Галина поняла, что видит перед собой себя же, восхитительную, против всякой жизненной логики чистую, такую, какой должна была стать, но не стала.

Когда-то, темной майской ночью, пока сестры спали в своих кроватках, ее безбожно обокрали.

Тот бес, чем-то похожий на Амира, прежде чем вылететь в окно, на миг задумался, вернулся и положил мешочек с сокровищами у изголовья младшей сестренки.

После ночи со сказкой все стало потихоньку налаживаться.

Мать и дочь будто вступили на хрупкий, только затянувшийся лед озера.

Анька больше не допрашивала мать, не проверяла, принимает ли та таблетки, зато частенько брала на себя уход за кошками.

Во время своих отлучек Варвара Сергеевна испытывала облегчение, правда, запоздавшее настолько, что теперь ее не покидало ощущение, будто она не выполнила с утра какую-то незаметную, но важную работу.

– Варя, голубушка, – встретив ее на лестнице, всплеснула руками старушка-соседка с верхнего этажа. – Как же ты расцвела! Десяток лет будто скинула. Хотя ты и так красавицей была, вот такой… – Она забавно вытянула шею и огладила себя руками по бокам. – Поправилась ты, по-настоящему поправилась! – многозначительно добавила соседка и, дабы избежать неловкости, поспешила к себе на третий этаж.

Отныне, что бы ни происходило вокруг Варвары Сергеевны, одна эсэмэска Валерия Павловича меняла все разом, будто черно-белая картинка заполнялась цветами, веселыми кляксами и забавными надписями.

После концерта в парке и ночи с Анькой все стало меняться.

Ее мир становился цельным.

Но невозможность разделить с дочерью радость от этого чудесного превращения угнетала.

Хорошо и просто было с Валерой.

Он жил для нее во всех песнях, даже тех, которые он вряд ли знал, а бывало так, что, услышав по радио популярный хит из прошлого, она ощущала, как сердце со сладостной, незнакомой прежде болью, заходилось в бессмысленном волнении… В том времени, которого не вернуть, он слушал эти незатейливые мелодии вместе с кем-то, чем-то жил, о чем-то мечтал…

И еще думалось: вот если бы это тайное и счастливое поместить в привычную декорацию, если бы, пусть в самой нелепой фантазии, переместить Валерия Павловича в их с Анькой квартирку, что, рассеялось бы очарование?

Растворилось за дверью не вовремя занятого душа, в потеках сбежавшего кофе, в его непонятных, заимствованных у сына словечках, которые ее по-прежнему умиляли, и еще в необходимости для Аньки играть не написанную для нее роль в чужой пьесе.

И тогда она принималась убеждать себя в том, что ее друг боится надвигающегося одиночества в ожидании ухода из дома совсем взрослого сына и ищет в ее лице помощницу по хозяйству. Но в следующую же секунду Самоварова, умевшая быть объективной, с усмешкой эту мысль отметала – не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать, насколько далека она от идеала. Правда, в этом смысле она все же работала над собой и каждое утро начинала теперь с обязательной уборки квартиры – и это было еще одним подтверждением произошедших с ней перемен.

В один из дней, когда Валерий Павлович вел прием в поликлинике, Самоварова решила просто прогуляться по городу, но уже через пару часов почувствовала усталость и села на трамвай.

На остановке напротив небольшого, любимого горожанами православного храма, зашли две женщины средних лет.

Обе были в дешевых, одинаковых, словно случайно попавшихся под руку платочках, при этом, судя по одежде, женщины были вполне благополучны и состоятельны.

Присев на свободные места напротив Варвары Сергеевны, они громко завели разговор.